Кен Кизи умер во сне через несколько часов после операции на печени. У него был рак. Ему было 66. 10 ноября 2001-го в госпитале Юджина, штат Орегон. Этими данными можно было бы и ограничиться, если бы я писал для энциклопедии.

В 60-м ему было 25. Кизи записался добровольцем в госпиталь, где изучали влияние тогда еще малопонятных препаратов (мескалин, псилоцибин, кетамин) на мозг здоровых и больных людей. Легальная версия: чтобы лечить шизофрению. Более скандальная: чтобы амортизировать активность людей в больших и малых группах, управлять, если понадобится, целыми поколениями, пуская по нужному “фармакологическому сценарию” их критику и протест. Так что на наркотики, с которыми в первую очередь его ассоциировала пресса, его посадила та самая система, борцы с которой им зачитывались и назло учителям-родителям закидывались всем, что попадалось.

Вскоре, когда влияние психоделиков было медиками в самых общих чертах изучено, при вмешательстве Конгресса программу опытов над людьми заморозили, но некоторые из добровольных кроликов остались в госпитале на разных ролях. Им, видимо, было ясно еще не всё.

Кизи работал сторожем в клинике и записывал свои видения-наблюдения, ставшие впоследствии гумусом для “Полета”, первого антипсихиатрического романа, который был прочитан тогдашними американцами как антисистемный и удостоился неоднократной чести называться по ТV “прокоммунистическим”. Более пугающего эпитета в США начала 60-х просто не было. Это все равно как сегодня назвать роман “проталибским”.

Жаль тех, кто ограничился формановским кинополетом “Над гнездом кукушки”. Тем более что этот, получивший пять оскаров, фильм, вызвал у Кизи в 75-м приступ агрессии и отвращения. “Они заразили мой сюжет своим трупным реализмом” – самое приличное из того, что он тогда говорил. Суть претензий сводилась к тому, что в формановской экранизации практически не осталось того глубокого повстанческого пафоса, который был главным в романе, по крайней мере для автора, той ничем не остановимой энергии сопротивления, которая и подтолкнула его к литературе.
Когда роман вышел, ему было 27. Гипнотизм текста удачно совпал с общественной ситуацией, и вскоре эту книжку таскало в своих рюкзаках целое бродячее поколение, как пилигримы Библию. Нестриженые студенты вывешивали на стенах захваченных кампусов цитаты из “Полёта” как лозунги. На трибунах митингов против Вьетнамской войны фразы из романа мешались с политическими заявлениями “новых левых”, в анархистских коммунах самый частый псевдоним был “Макмёрфи”, по фамилии главного героя.

Пациенты “клиники нового типа” между инъекциями развлекаются борьбой на руках или игрой в монополию, бесконечно шурша своими фантичными деньгами. Персонал поздравляет “отделение, обходящееся минимумом персонала” и ставит целью создать “демократическую палату, в которой все необходимые правила исполнялись бы самими пациентами без нашего прямого вмешательства”. Целью клиники является абсолютное благо – насильственная социализация, равная лоботомии, производство нужных системе граждан с усеченным мозговым веществом. Для бунтующих, как плата за грехи перед сим совершенным порядком, применяется электрическое распятие, шоковый ток, лечащий судорогой от опасных мыслей и делающий из сознания салат. Кстати, чтобы писать об этом, Кизи подкупил врача, устроившего ему ночной электрошок по полной программе. Для пациента главное – держаться подальше от санитаров, которые, в свою очередь, потеют от ужаса перед восстанием пациентов, таким бунтом, как в “Прирожденных убийцах” Стоуна, признававшегося, что думал о Кизи, когда снимал эту сцену. Самая увесистая деталь описанной системы – добровольность почти всех её механических игрушек. Большинство из них могут выписаться из клиники в любой момент, но предпочитают её всем остальным вариантам. Это так, пока в палате не заводится рыжий карточный джокер, игрок, провокатор, хвастающий татуировками “социопат”, переведенный в эту клинику из тюрьмы. Ему придется заплатить частью мозга, а потом и жизнью для того, чтобы украсть нескольких пациентов у клиники. Вытаскивая их из искусственного мира, он идет на всё, хотя и действует инстинктивно, предельно естественно, без каких-либо сформулированных абстракций. Всё это было бы довольно схематично, если бы не было блестяще и захватывающе написано.

Заросшие инсайдеры 60-х симулировали внешнюю неадекватность во имя спасения своих душ, практиковали немоту и глухоту во имя слова, подражая “вождю Брондену” из “Полёта”, а их более крамольные братья из всевозможных “групп прямого действия”, пытались, как Макмёрфи, раскроить череп “санитару” и замкнуть руки на горле “всеобщей доброй мамочки, затянутой в белое”, воплощавшей сам системный контроль, слащавый снаружи и безжалостный в реальности.

Второй роман Кизи “Случаи моего вдохновения” (1964), понравился скорее критикам, чем читателям, ждавшим продолжения про пациента-индейца, бежавшего из клиники в родную Колумбию. Но речь там шла о забастовке лесорубов, точнее о том, с какой легкостью любой сопротивляющийся коллектив незаметно для себя начинает копировать худшие качества того, чему, собственно и сопротивляется.

Несколько разочарованный в силе печатного слова, Кизи решает действовать напрямую. Его новая идея – автобус с табличкой “Дальше” вместо указания конечного пункта. Вокруг его дома давно уже в самодельных бунгало живут коммуной друзья и поклонники, забавляются сюрреалистическими играми, психотренингами и уличными провокациями. Они поедут из штата в штат как апостолы освобождения, пока не доберутся до Нью-Йорка и не поставят его на уши. А за автобусом будет мчаться мотоциклетный хвост из тех, кому сегодня не досталось места внутри. В “революционных рейдах” участвовала группа Merry Pranksters, временами присоединялись байкеры из “Ангелов Ада”, по дороге их торжественно встречали Керуак, Гинзберг, Тимоти Лири и бог знает кто еще. Это сейчас они смотрятся как библиотечная полка, а тогда газеты без юмора писали о “четырехколесной миссии против веры наших отцов, конституционных норм и американского образа жизни в целом”. Наиболее выпуклый литературный портрет Кизи можно найти у Тома Вульфа в “Кислотном тесте” – коренастый блондин с боксерской шеей в синей робе заключенного, отвечающий на вопросы журналиста сквозь стекло тюремной комнаты свиданий. Срок Кизи мотал, естественно, за те самые “вещества”, с которых всё началось, а до этого скрывался от властей в Мексике.

После выхода третьей его книги “Кизи сбрасывает барахло” в 73-м, он уже ничего “культового” не писал, так, заметки про Аляску и её не расставшихся с природой обитателей, автобиографические очерки, баловался пьесами, пародиями на модное фэнтези и антиклирикальными анекдотами, издавал, когда было желание, ничтожным тиражом самиздатовский журнал для ближайших знакомых.

Почти всё время проводил на орегонской ферме, учил своих сыновей пасти коров и варить сыр. Говорил, что всё лучше понимает позднее отшельничество Фолкнера. Предлагал сельский физический труд как “лекарство от половины городских неврозов” и альтернативу повсеместному американскому психоанализу. Вежливо отказался писать некрологи Керуаку и Кастанеде. В конце 90-х, преодолев “отвращение к атакам бурной молодости”, взялся за фильм о том самом автобусном рейде, уж слишком много вокруг него накрутилось прибыльного вранья. То, что отснято, выйдет теперь посмертно.

Согласно детской считалке, давшей название его главной книге: “кто-то из дому, кто-то в дом”. Ну а мы, как всегда, зависаем “над кукушкиным гнездом”.

 Обсудить статью на форуме