« Каждый день выпадает один кирпич

Из дворца нашей жизни.»

(иранская мудрость)

«Негативная ностальгия – это навязчивые идеи некоторых эмигрантов... о том, насколько все плохо было в их родной стране»

(Салман Ахтар, «Иммиграция и личность» )

...Кто-нибудь обратил внимание на то, что на форумах различных российских изданий в Интернете больше всего злобствуют те, кому, казалось бы, нет для того никаких причин? Больше всего возмущаются положением дел в России и тем, что россияне, в большинстве своем, предпочитают это положение при Путине тому, которое сложилось при Ельцине, больше всех радуются российским проблемам и топают ногами от ярости, когда какие-то из них удается хотя бы частично разрешить, бывшие наши соотечественники, уехавшие в так называемые «цивилизованные» и «развитые» страны.

Казалось бы, чего же злобствовать-то? Вы устроились там, где мечтали; по вашему мнению, россияне должны вам только завидовать, вы регулярно издаете ритуальные выкрики: «Какое счастье, что я в этой стране больше не живу!» Тогда зачем с таким маниакальным упорством, достойным лучшего применения, читать газеты страны, уехав из которой, вы испытываете такое блаженство? Неужели не хочется ограничиться одними лишь «Гардиан» и «Нью-Йорк Таймс», а еще лучше – «Дэйли Мейл», тем более, что если там и упоминают о России, то именно в таких тонах, как вам приятно?

Но нет, неймется господам бывшим соотечественникам. Виной тому - целый коктейль эмоций. Хочется, чтобы и позавидовали им оставшиеся в России, и самоутвердиться, что сделали правильный выбор, уехав, и поучить нас, «нецивилизованных», как нам жить. Особенно обидно оказывается, когда никто не завидует, а уж если даже никто и не заметил, что Россию покинула такая выдающаяся личность, то у нее исчезают последние сомнения в «нецивилизованности» оставшихся.

А как же насчет свободы выбора? Сами, значит, свой выбор сделали, а вот допустить, что у россиян могут быть другие мечты и чаяния, чем. у них самих, ну никак не могут... Сразу начинают вопить про «происки кровавой гебни».

Иногда создается такое впечатление, что многие из этих людей специально чуть ли не днюют и ночуют на российских сайтах - занятые выискиванием того, что в России плохо. И при каждой находке радуются, а при каждом известии о том, что в России стало хоть чуточку лучше, начинают топать ногами, подобно волшебникам из «Сказки о потерянном времени», украденное время у которых кончилось, и они вот-вот исчезнут. Так и вспомнишь героя Аркадия Райкина: «Есть люди, которым очень плохо, когда другим хорошо»...

Желающие «цивилизовать» Россию делятся на данных форумах на 2 группы:

а) уехавшие, которым постоянно необходимо подтверждение того, что уехали они не зря. Эти не в силах забыть Россию. И не потому, что они ее любят, а потому что считают себя неоцененными по заслугам на родине. Как Незнайка – «не доросли они еще до моей музыки».

б) не знающие по-настоящему жизни в «цивилизованном» мире, но воспитанные на фильмах типа «Хочу в тюрьму» Аллы Суриковой и других «шедеврах» 90х годов, когда в силу этого люди у нас считали Запад краем «молочных рек и кисельных берегов», где даже в тюрьме ну просто рай и благодать.

Для начала - пару слов о неоцененных «незнайках». Среди них довольно много российских барышень, повыходивших замуж за иностранцев, а также молящихся на своих работодателей эмигрировавших программистов и «политических» беженцев. Если в 90е годы на таких в аэропорту «Шереметьево» смотрели снизу вверх (особенно если те предъявляли иностранный паспорт), да и за его пределами на них только что не молились, то сейчас такого отношения к себе они уже не встречают, и им ужасно обидно. Как говаривала Шурочка, которая к такому отношению в России настолько привыкла, что начала его и за рубежом требовать к себе: «Я же не турчанка какая-нибудь! Я - жена голландца!»...

«Раз в России дела даже хоть немного налаживаются, значит, мы зря уезжали? Зря жили с нелюбимыми мужьями, зря терпели, когда нас заставляли бесплатно работать внеурочно, зря мучились, учили языки; зря врали о том, как нас преследуют по политическим мотивам?».

Возможно, они даже самим себе в этом не признаются, но многих из них втайне гложут именно такие мысли. И еще обиднее им, что настал наконец тот день, когда в ответ на их высокомерные попытки учить россиян как им жить, вместо того, чтобы в рот им смотреть, как при Ельцине, россияне им все чаще отвечают: «А кто вы, собственно, такие? Уехали себе - и сидите там. Вы утратили всякое право что-либо нам советовать».

Принадлежащие ко второй же группе - из тех, кто еще не перестал смотреть первым в рот. Они будут заверять вас, как заверяла на страницах одной из наших газет какая-то женщина-врач, что «это только у нас медсестры заклеивают скотчем рты детям-сиротам - потому что не справляются с рабочей нагрузкой, а вот на Западе «социальные работники выполняют работу медсестры» (она что, всерьез думает, что те кормят больных, подмывают их??. Интересно было бы узнать, в какой же именно это стране..) Для таких людей святая вера в то, что на Западе все лучше, чем в России, в силу его «цивилизационного превосходства» - как наркотик. Когда их ставишь перед несходящимися с их теорией фактами, они от них просто-напросто злобно отмахиваются - а если настаивать на своем, то могут даже стать опасными, как наркоман, у которого наркотик отняли. Когда эту веру в них подрывают, у них начинается «ломка». Их аргумент - «Этого не может быть потому, что этого не может быть никогда».

«В этой стране», - любят повторять представители обеих групп (эмигранты иногда решаются на то, чтобы сказать «у вас», но редко: эта фраза сразу же лишает их любого морального права учить россиян, как надо жить, а ведь именно с этой целью положение в России и комментируется ими).

Заголовок: «Девочка попала под машину». Комментарий(мечтательно): «Эх, а вот в Америке знаете какую бы компенсацию за это выплатили?». Контр-комментарий: «Тогда почему б Вам туда не уехать и не броситься там под колеса?»...

«В этой стране» медсестры плохо обращаются с больными, в армии - дедовщина, на улицах – «всякие там черные», а женщины «боятся рожать». «В этой стране» меня почти умиляет.

В этой? А в какой стране при капитализме по-другому?

В советские годы на бытовом уровне с фарцовщиками джинсами и прочим барахлом я не общалась, у меня был другой круг интересов, и первое мое столкновение с проявлением бытового евроцентризма  произошло на вступительных экзаменах в аспирантуру. Я уже упоминала о нем. Осень 1989. Сдавали мы экзамен по марксизму-ленинизму в Академии Наук. В очереди передо мной был молодой человек из породы тех, кого в те годы называли «мальчики-мажоры». «А Вы в какой институт поступаете, молодой человек?»- спросил его преподаватель. И он в ответ произнес - с каким-то подобострастным благоговением, как священник произносит имя Иисуса, - «В Институт Европы!» Выражение лица у него было такое, что пред именем этим все должны были поклониться ему в ноги, но не потому, какой он замечательный, а потому ЧТО он будет изучать. Помню, я еще посмотрела на того молодого человека с сожалением и подумала, что у него что-то не в порядке с головой.

Благоговение перед «Европой» (или Америкой, либо обеими) у таких людей лучше всего выражается словами из Некрасова: «Вот приедет барин...» - и далее по тексту. В сознании таких россиян, на Западе живут какие-то особенно высококультурные и человечные люди, которым можно (и нужно) жаловаться на все свои беды, и которые обязательно помогут. Такие, как голландцы в фильме «Хочу в тюрьму!» Аллы Суриковой, которые, кажется, только для того и существуют на свете, чтобы облагодетельствовать своего российского гостя.

Мимо их сознания как-то незамеченно проплывает, что «добренькая» UK Гордона Брауна которого так глубоко волнует проблема голода на африканском континенте, привязывает свою «помощь» к непременной либерализации торговли и еще целому списку шантажных экономических требований для данных стран, в результате воплощения которых в действительность голодных на континенте станет во много раз больше, чем сейчас. «Цивилизованные» страны без выгоды для себя, извините за выражение, воздух не спустят. А может быть, именно в этом их «цивилизация» и заключается?...

Наших западников (не оплачиваемых Западом, об этих и говорить не стоит, а искренних, в Запад верующих) не смущает тот факт, что западные «правозащитники», к которым они взывают, не замечают бревен в собственных глазах. Например, в Нидерландах, чьи военные участвуют в оккупации Ирака и Афганистана, есть правозащитная организация в защиту Чечни - а как насчет тех стран, в которых «балуются» сами голландские вояки?. Или когда на Западе с возмущением пишут о депортации грузинских мигрантов из России - но никто не упоминает о том, что в Нидерландах подготовлен законопроект о депортации на Антиллы молодежи, родившейся там и приехавшей в Нидерланды, хотя эти молодые люди вовсе не являются нелегальными мигрантами: они - по рождению граждане той же страны, которая их высылает! Никто не пишет о том, что в Нидерландах недавно попытались создать базы данных на граждан по этническому признаку (попробовали бы такое устроить в России!).

Вот уже много лет нам рассказывают о западной демократии и свободе слова и волеизъявления, - и как же после этого реагировать на то что в Северной Ирландии в Демократической Юнионистской Партии (самой крупной местной политической партии!) кандидаты на выборах подписывают контракт с партийным руководством, что в случае избрания на пост, если они в какой-то момент не согласятся с курсом партии, их оштрафуют на 20.000 фунтов (потом сумму, правда, немного снизили) и немедленно уволят?....

Во многих наших российских «левых» тоже жива евроцентристская иллюзия - о высококультурных трудящихся западного «рабочего класса», который ну непременно выступит в поддержку освободительных социальных движений в других странах. В реальности же по отношению большинства западных «левых» к любому явлению на мировой арене, как по лакмусовой бумажке, можно судить о безопасности того или иного движения для империализма (сапатисты, антиглобалисты, Африканский Национальный Конгресс, а теперь  уже и  Шинн Фейн , которых отныне приводят в пример иракцам и палестинцам: вот как надо хорошо себя вести!). Когда Западу по-настоящему начинает кто-то или что-то угрожать, многие западные «левые» от них чаще всего отворачиваются (Фидель давно уже превратился у них в «диктатора», Чавес -  тоже на очереди). Предлог может быть любой - в этой стране обижают собачек, или гендерный (например, западная феминистка в предисловии к книге ливанской коммунистки Сохи Бехара постоянно подчеркивает, что арабы «плохо относятся к женщинам», и поэтому внутри партии последним ну непременно должны быть неприятно выполнять указы руководства!). Шинн Фейн, превратившись в «правящую партию» (которой будет позволено решать некоторые вопросы местного значения, на небольшом клочке земли с населением всего в 1,5 миллиона человек), не только вот-вот проголосует за снижение налога на иностранные корпорации, но и все чаще выступает... за введение «международных сил» (читай- западного империализма) в Дарфур! Естественно, потому что там «нарушают права человека» и «совершается геноцид». Об этнических чистках сербов в Косово наши «высококультурные «левые» скромно помалкивают. На своем съезде они уже давно признали его «независимость» - хотя в свое время маршировали по улицам Дублина против натовской агрессии в Югославии. Tempora mutantur[1]…

И на поддержку этих людей нам предлагают рассчитывать, когда Западу придет время отдавать награбленное? И к их советам о том, как нам обустроить дом наш, нам надо прислушиваться?.. Грустно, девочки...

Но я немного забежала вперед.

… При первой встрече с россиянином высокомерные по большей части «дети Альбиона», так и не избавившиеся по сей день от «имперского комплекса» собственной «исключительности» и при этом  чаще всего не знающие о других странах даже элементарных вещей, тоже лихорадочно пытаются припомнить, что же они знают о нашей стране, чтобы эти знания продемонстрировать.

«Архипелаг ГУЛАГ!» – «ГУЛАГ архипелаг!» – подобно герою старого анекдота восклицают они, с огнем негодования на жестокости сталинского режима в своих англосаксонских глазах… 

Я тоже не хочу уронить в грязь лицом и показываю свою осведомленность в истории британской. Нет, даже не Оливера Кромвеля вспоминаю я... «Эйч-Блоки, Лонг Кеш!» – отвечаю я им. Потому что для того, чтобы возмущаться бесчеловечностью, британцам вовсе не надо отпpавляться так далеко не только географически, но и во времени: в 80-е годы           XX столетия режим Маргарет Тэтчер проводил политику таких репрессий против ирландского населения Севера, которые ничуть не уступают гитлеровским «геройствам»… Годами заключенных держали в изоляции, подвергали избиениям и пыткам, включая постоянные многочисленные и унизительные телесные - «интимные» -обыски всех отверстий на теле человека «на наличие запрещенных предметов «, с применением грубого насилия и с использованием зеркал. Прочитав рассказ «Один день из моей жизни» Бобби Сэндca, начинаешь понимать, почему он добровольно решился умереть на голодовке протеста.  Продолжать жить так, как он жил, было, по-моему, тяжелее, чем умереть. И описывает эту свою жизнь он нам втайне от надзирателей, на клочках туалетной бумаги, стеpжнем из авторучки, который он был вынужден прятать в таком месте, что об этом даже неудобно говорить. 

Какое право после этого имеют британcкие власти читать россиянам морали про наши «нарушения прав человека» и содержать на свои деньги целую группу наемных «правозащитников» из числа наших же соотечественников, которые изо всех сил «отрабатывают свой хлеб», регулярно докладывая хозяевам о том, как ужасно живется в России ?  «В своем глазу бревна не видят «, - кажется, это именно про британцев говорится в Библии…

Уверена, что под моими словами этими обеими руками подпишется беженец Коля, которого мы совсем еще недавно навещали в североирландской тюрьме. Даже в наши дни он испытал на себе прелести британской демократии.

В тюрьме был найден мертвым один из лоялистских заключенных. К Коле это не имело, естественно, никакого отношения, но в связи с расследованием обстоятельств этой

смерти  ни в чем. не повинные иностранцы были на несколько дней переведены из своих обычных камер в карцер . Вот что поведал нам Коля после 3, 5 дней в карцере, где наш бывший соотечественник вместе с другими иностранцами почувствовали на себе хотя бы малую толику того, что перенес в свое время Бобби Сэндс и его товарищи. Столкнувшись с издевательствами охранников, иностранцы даже тоже объявили голодовку и проголодали все эти 3 дня. 

- Мы никогда не забудем эти 3 дня. Это были чистой воды пытки. В понедельник мы вышли на прогулку в 8 утра и вернулись в наши камеры в 9 :30. Тут нас неожиданно перевели в карцер - который является местом наказания для заключенных, нарушающих режим, -без каких бы то ни было объяснений. Мы думали, что это будет всего на несколько часов, и поэтому никто не взял с собой ничего, даже сигареты. Нас закрыли на замок на 24 часа в маленьких одиночных камерах, где была только кровать и библия (многие из заключенных - мусульмане ! ) 

Нам принесли журналы в понедельник вечером, но к нам никого не допустили, и поэтому мы смогли прочитать их только в четверг. Нам не позволяли никому звонить, даже адвокату. Когда мы попросили свидания с директором тюрьмы, нам велели « заткнуться». Нас оскорбляли словесно : африканцев называли « чернож*** ублюдками». 

Еду нам бросали на пол. Мы договорились, что объявляем голодовку протеста и не ели ничего все это время. 

В определенный момент охранник открыл дверь моей камеры, повернулся ко мне задом и шумно спустил газ , засмеявшись и заявив мне, что это будет «полезно для русского мальчика». В другой раз он вылил на пол молоко и рассыпал кукурузные хлопья сверху, заявив, что это – «хороший завтрак для русского». 

У другого нашего заключенного по полу была разлита вода из туалета, а третий всю ночь замерзал, потому что его поместили в камеру с разбитым окном.  Я успел взять с собой несколько сигарет, но зажигалку у меня конфисковали. Однажды вечером охранник открыл дверь , щелкнул у меня перед носом зажигалкой, засмеялся и пожелал мне спокойной ночи. 

Нас каждый день обыскивали, а в день возвращения в наши камеры раздели догола и провели полный телесный обыск… Если вы понимаете, что я имею в виду. 

Единственный из нас, кто ел все это время, потому что из-за языкового барьера он ничего не понял, сейчас страдает от жестоких болей в желудке…

… Интересно, что скажут по этому поводу завороженные полицейским пением российские правозащитники?  Те самые, которые за британский счет недавно покатались по нашим местам, так восхищаясь «профессионализмом» здешней охранки и участвуя в веселых вечеринках вместе с ней? На этих вечеринках специально выдрессированные ради такого случая полицейские-католики, которых здесь в буквальном смысле слова с гулькин нос, распевали для российской делегации ирландские народные песни. И наши правозащитники после этого всерьез недоумевали: и чего этим североирландским католикам неймется? Да о такой жизни можно только мечтать!...

Посетившая иностранцев в тюрьме француженка Вероник была в полном шоке. А меня описанные Колей грустные сцены, к сожалению, не удивили.

Полиция в Северной Ирландии была и остается прежней - сектантской и расистской, и ее действия говорят за себя сами, лучше всяких слов и песен. Да и какой ей еще быть в стране, где все  «массовые» бульварные газеты воспитывают в своих читателях самый что ни на есть примитивнейший, животный шовинизм ? Например, в дни чемпионата мира по футболу, они словно стремятся перещеголять друг друга в оскорблении тех команд, которым доводится играть с английской («не помочь ли вам собрать чемоданы, ребята ? Вы уверены, что ничего не забыли?» - о сборной Аргентины),  занимаясь «петушиным» биении себя в грудь ( «Бэкхейм показал им всем кузькину мать», «Англия всем расквасит носы»!)… А потом еще будут удивляться, откуда в Англии давно уже взялись такие «болельщики», которые только недавно начали появляться у нас … 

Чем больше я вижу такую истерию, тем сильнее ощущаю слабость Британии. Ибо сильные люди ведут себя с достоинством -а  суетятся и оскорбляют других, радостно от этого хихикая, только те, чья историческая песенка спета.

Полицейские - классические читатели таких вот рассчитанных на дебилов изданий, свято верящие в то, что они находятся не на ирландской земле, а в мифическом «демократическом Соединенном Королевстве».

Стоит ли удивляться их «внезапным газовым атакам»?  Ведь ведут себя они именно так, как ведет себя то государство, которое они представляют!

То, что я видела вокруг себя, наполняло меня отвращением и каким-то холодным гневом - и укрепляло мою решимость внести свою посильную, хотя бы маленькую лепту  в то, чтобы с таким положением вещей покончить. Наши «конспиративные» встречи с Ойшином стали достаточно регулярными, хотя и нечастыми.  Вообще-то слово «конспиративные» смело можно было оставлять без всяких кавычек, но я все-таки поставила их, по одной простой причине: от смущения. От того, что сама считала свою эту лепту такой мелочью, что она недостойна была называться таковой без кавычек.

Были ли у меня хоть раз сомнения, когда меня попросили о помощи? Нет. И я не собираюсь на этот счет вилять, юлить или тем более оправдываться. Перед кем?

Почему я должна оправдываться? Это после Югославии, Афганистана, Ирака? После Палестины, Чили, Гренады, Вьетнама и бесчисленного количества других уголков Земли?

После того, что сделали с моей родной страной – и после тогоё как в ответ на стоны моего народа «свободный» мир затыкал себе уши и продолжал маршировать с бодрой песней «Door de bossen, door de heide, door het zomerdronken land[2]...»? Никогда не забуду я их бессердечного «Но ведь Москва процветает»!

Насколько «свободен» мир, так любовно именующий себя свободным, можно судить хотя бы по тому, какие реакции в нем вызвали простые слова американской актрисы Роз МакГован о том, что если бы она выросла в Белфасте, она бы на 100% поддерживала ИРА. Тут же посыпались как из рога изобилия и  укоры плачущих крокодилов в том, что своими словами МакГован «оскорбляет жертвы терроризма и должна принести свои извинения», и клятвенные заверения ее киностудии, что они не поддерживают ее позицию, и что это ее личная точка зрения, о которой они «сожалеют»[3]. Ну прямо-таки иначе сьест КПСС, то есть, простите, мир рыночной демократии! Тот самый, который криком кричит, что в России или в Китае «нет свободы слова».

«Ей надо бы ограничиться насмешками над палестинцами.... Намного безопаснее для любой звезды»- , написал в интернете один из его посетителей. И еще  - «если бы кто-то сказал, что он вступил бы в ряды американской армии, никто бы и глазом не моргнул»[4]....

Прославлять эту банду оккупантов- головорезов даже приветствуется.

Действительно, равнялась бы Роз МакГован, к примеру, на свою соотечественницу Бритни Спирс, которая, когда ее спросили, что она думает о войне в Ираке - унесшей за пару лет в огромное количество раз больше человеческих жизней, чем весь североирландский конфликт за 30 с лишним лет!, - ответила так: «Я думаю, что мы должны просто верить нашему президенту и поддерживать любое решение, которое он примет». Да КПСС о таких подданных только мечтать могла!

«Свободный» мир ежедневно убивает, насилует и уродует духовно миллионы людей по всему земному шару, а от нас, видите ли, требуется, чтобы мы просили прощения за то, что мы пытаемся этому - каждый по-своему - противостоять . От нас, понимаете ли, требуется, чтобы мы постоянно оправдывались за то, что мы не намерены с этим мириться. Да так, чтобы все силы наши уходили на это оправдывание и на придумывание затейливых текстов, в которых мы каялись бы в том, что посмели назвать вещи своими именами.

Фиг вам!- как говаривал Шарик из мультфильма о Простоквашине. Накося, выкуси!

У нас с рядовыми ирландцами общие враги. И помогая им, помогаешь приблизить свет в конце туннеля и для своего народа.

Каждый раз отправляясь на встречу с Ойшином, я составляла у себя в голове список всего, что у меня было нового для того, чтобы ему передать. И заучивала его наизусть до изнеможения. Любая мелочь казалась мне важной.

Ойшин приходил на встречи неизменно с пустыми руками – не в переносном, а в прямом смысле слова: если у меня еще была с собой дамская сумка, то у него не было ничего, кроме маленькой записной книжки в кармане, в которой он делал пометки о том, когда должна была состояться наша следующая встреча. Как правило, он записывал ее себе туда буквально парой букв и не на тот день, на который она на самом деле назначалась, по какой-то своей, одному ему ведомой системе.  Ничего из того, что я ему рассказывала, он, естественно, никуда не записывал.

Встречи были, к моему сожалению, короткие - по полчаса каждая, не больше. Мне очень хотелось говорить с ним и слушать его до бесконечности, но я понимала, что это лишь несбыточная мечта. В конце концов, мы занимались не игрушками, и я не могла позволить себе в такой момент расслабиться и размечтаться.

И все же в ходе наших бесед я постепенно узнавала получше и его как  человека.

Он казался мне очень застенчивым. Хотя он нормально, свободно со мной разговаривал,   в нем чувствовалась какая-то сильная внутренняя скованность, не по возрасту.

По моим подсчетам, он должен был быть чуть постарше меня. Я составляла себе его облик как личности по маленьким деталям - подобно тому, как следователь составляет портрет на фотороботе, подбирая по частям рот, глаза, нос и губы. Так, из наших разговоров я поняла, что его родителей давно нет в живых, причем мама, вероятно, умерла намного раньше, чем отец; что у него много братьев и сестер; что республиканцем он стал «по наследству» - от отца и братьев. Там, где он родился и вырос, он просто не мог им не  стать.

Когда англичане проиграли на проходившем в то время футбольном чемпионате не помню уже чего и из него вылетели, на работе у меня был всеобщий траур. А для меня, наоборот, это был не день, а ну просто именины сердца. Я рассказала об этом Ойшину, а он засмеялся:

- Нас отец с детства учил: неважно, в каком виде спорта, но когда англичане проигрывают, это всегда здорово!

Мне ужасно хотелось узнать его полное имя и биографию, но я хорошо понимала, что спрашивать об этом нельзя. Да я и не хотела подвергать его ни малейшему риску: чем ближе я узнавала его, тем дороже мне он становился.

 И все-таки я узнала их потом - именно методом этой самой своей постепенной подборки информации. Сначала я узнала его знак гороскопа. Конечно же, он оказался Козерогом! Как Володя Зелинский. В них обоих была похожая внешняя легкая бравада в сочетании с сильной внутренней скованностью и странная смесь излучаемого ими внутреннего тепла с какой-то душевной прохладностью.  Если верить гороскопам, Козерог и я были идеальным сочетанием, но я слишком хорошо еще помнила, чем кончились мои чувства к Володе...

- А сколько лет ты пробыл в тюрьме? - спросила я как-то Ойшина.

- 12, - ответил он с какой-то даже гордостью. - Вообще-то мне дали 17, но потом меня выпустили под соглашение Страстной Пятницы, как  всех наших ребят...

- Ого! - присвистнула я с уважением в голосе, - Мне себе даже представить такое трудно.

И Ойшин стал выглядеть еще более гордым, когда  это услышал.

- Если нас когда-нибудь увидит вместе кто-нибудь из тех, кто не должен, - сказала ему я, - Я имею в виду, из своих же, скажи им, что я беру у тебя интервью про твой тюремный опыт.

Постепенно я узнала, что он любит итальянскую кухню и рок-музыку, что он безработный, но по специальности столяр, и что он с удовольствием смотрит по телевизору сериал «Сопранос»

 - А «Стар Трек»? - с подозрением спросила я.

- Нет, это не для меня!- протянул он, и я воспрянула духом.

Он никогда не упоминал про детей - из чего я сделала вывод, что у него их не было. Один как-то раз упомянул про свою подругу, но подруга - это не жена, а что-то такое временное и несерьезное. («В его возрасте у среднего ирландского республиканца уже чуть ли не внуки бывают, а он все еще не женат!» – почти радостно отметила про себя я.) В любом случае, когда он говорил о своей подруге, в голосе его не было ничего романтического:

- Я никогда не говорю с ней о том, куда я еду. Вообще о том, чем я, собственно, занимаюсь. Но я думаю, что она догадывается, - сказал он. Только при последнем этом слове лицо его осветилось человеческой привязанностью к ней: вот мол, она у меня какая неглупая. Но ни капельки влюбленности не звучало в его голосе (а ведь судя по тому, как недавно его выпустили, у него еще не было в распоряжении достаточно времени, чтобы осесть, осемейниться и перейти от стадии влюбленности к повседневной будничности отношений). Вот почему меня не задело его упоминание о ней. Да и тогда еще я не отдавала самой себе полностью отчет, что я в него влюблена. Мне казалось, что я себя  вполне хорошо контролирую.

Иногда он расспрашивал меня о наших местных республиканских делах и что я о них думаю. Он интересовался моим мнением о тех или иных людях или событиях, а я отвечала ему честно, но так, чтобы никого не обидеть. Когда он спросил меня, что я думаю о нашем местном депутате - том самом, который намеревался увезти меня в горы для «страстной любви», мне и в голову не пришло рассказать ему об этом. Во-первых, из уважения к пожилому человеку (даже хотя он того и не заслуживал), а во-вторых, потому что я хорошо понимала: я по-прежнему человек для них все-таки чужой, и кому они в данном случае скорее поверят? Правильно... А обо мне скажут, что я сама на это напрашивалась! Или вообще что я клевещу на бедного ветерана.

К слову, Дермоту-то я о том случае рассказала. Несмотря на то, что Дермот не имел на меня никаких прав, относился он ко мне как ревнивый собственник, и я хорошо понимала, что как раз он-то мне в данном случае поверит. Он действительно поверил - и с тех пор возненавидел того депутата так, что мало не покажется. А я подумала про себя: боже, что бы началось, если бы он понял, насколько по душе мне «наш друг», как мы с Дермотом  между собой называли Ойшина для конспирации! Не иначе как «море крови[5]«!

Наши с Ойшином взгляды на заокеанских «дядюшек» , к моей радости, совпадали совершенно. Насчет «звездно-полосатых» у него не было абсолютно никаких иллюзий- подобных тем, которыми страдал Дермот, не говоря уже о его более высокопоставленных товарищах, которые ежегодно в свой национальный праздник бегали (ой, простите, летали!) с докладом к президенту чужой страны о своих внутренних делах. Мне это напоминало русских князей, которые во времена монголо-татарского ига ездили в Орду к хану за ярлыком на княжение на своей собственной земле.  Когда я предложила одному из них пригласить на местный фестиваль с воспоминаниями моего знаменитого однофамильца, тот сначала отнесся к моему предложению с большим энтузиазмом. Ойшин тоже был в восторге от такой идеи. Но «свыше вышла установка», что этого делать нельзя: мотивировали бесстрашные революционеры свое решение тем, что подобное приглашение ... «отпугнет  спонсоров»! Я, между прочим, не шучу.

Ойшин был разочарован не меньше меня.

- Какие спонсоры; да разве о них речь? Разве этот фестиваль не для народа устраивается? Да столько наших людей о встрече с таким человеком только мечтать могли!

Вероятно, мы с ним просто отстали от требований современного этапа антиколониальной борьбы: считаться с интересами спонсоров...

Как-то речь у нас с Ойшином зашла об оппортунизме, и я подняла тему «волков в овечьих шкурах» в политических партиях и то, как партии эти перерождаются, на примере КПСС.

- Впрочем, зачем так далеко ходить за примерами!- воскликнула я. - У вас и здесь уже таких типов хватает. Среди ваших собственных партийных представителей.

- О ком это ты? - спросил Ойшин, но я не хотела говорить ему, что о Хиллари.- Впрочем, я кажется, и сам знаю. Мы ведь встречаемся с ними со всеми перед тем, как они приступают к должности, и они присягают на верность - что не будут идти против нашей линии. Это ведь женщина, да?

И я была вынуждена подтвердить, что да... Оказалось, он полностью разделял мое о ней мнение. Но изменить что-либо был не в силах: у него был не слишком высокий ранг в армейских рядах. Я так поняла, что средний.

- Я не стремлюсь к высшим чинам, - сказал он мне как-то, - Я человек без амбиций. Меня моя должность вполне устраивает. Главное – приносить пользу делу.

И от этого он стал мне еще симпатичнее.

Я заметила, что он задает мне одни и те же вопросы по нескольку раз - словно проверяет, отвечу ли я ему во второй или третий раз то же, что и в первый. Но я не обиделась - наша пословица гласит: «Доверяй, но проверяй». А уж в таком-то деле и подавно.

С Ойшином у нас оказались многие местные общие знакомые. Например, наш деревенский толстяк Джерард - когда я видела его, я всегда пыталась представить себе, как он с такими габаритами мог помещаться в маленькой тюремной камере. Он был большой умница, судя по тому, как он разрабатывал у нас на месте предвыборную кампанию. Ойшин сидел с ним в тюрьме в одном блоке. Естественно, я не могла упомянуть в разговоре с ним, что я знакома с Ойшином. Никто не должен был этого знать.

- Вообще я советую тебе держаться подальше ото  всех наших собраний, маршей и прочих мероприятий, - посоветовал мне он. - Даже лучше будет, если ты совсем прекратишь участвовать в работе вашей местной ячейки. Ты настолько заметная в нашем окружении личность, что непременно вызовешь интерес у кого не надо. Лучше будет потихоньку лечь на дно. Слишком на многое поставлено в нашем с тобой деле.

И я со всей горячностью человека, которому не терпелось себя доказать, пообещала ему «лечь на дно»...

Место встреч время от времени приходилось менять. Мы встречались то в парке, то в сквере, то в кафе, то в лесу, то в пабе, то даже как-то раз на пляже (но об этом речь еще впереди), в самых разных уголках города.

Однажды мы разминулись с ним самым нелепым образом: договорившись встретиться в одном пабе на южной стороне Дублина. Я, как обычно, приехала раньше него и ждала его внутри. В пабе было темно как у африканца в желудке, как довольно глупо шутил в свое время кто-то из моих одноклассников. И почти не было посетителей: ну какой дурак пойдет в паб с утра, когда все его завсегдатаи еще отсыпаются от предыдущего проведенного в нем вечера?!

Изнутри мне хорошо было видна улица. Ойшин, как обычно, запаздывал. На этот раз даже больше обычного. Когда я уже начала нервничать, я неожиданно увидела его через оконное полузатемненное стекло: почему-то он быстрым шагом шел мимо места нашей встречи, не глядя на него, и лицо его при ‘том было искаженным какой-то нелепой гримасой. Я подождала еще минут пять, ожидая, что он вернется, но он все не возвращался. И тогда я решила выйти на улицу, чтобы посмотреть, где он.

Вышла - и чуть было не напоролась на фермера Фрэнка! Вот уж действительно мир тесен – а в Ирландии в особенности! Хорошо, что он сильно хромал, и поэтому в толпе его было видно издалека. Не знаю, что он делал в тот день в Дублине, но я моментально нырнула обратно в дверь: если бы он только заметил меня, не избежать бы мне расспросов в стиле «А что это вы тут делаете?» Да еще причем громко, на всю улицу!  С него станется.

Ситуация была почти комическая, но мне было не смешно. Было очевидно, что Ойшин прошел мимо вовсе не из-за фермера Фрэнка. Тогда из-за чего? Неужели за нами была слежка?

Я прождала его еще почти час. Но он так больше и не появился.

И тогда я галопом побежала на автовокзал. Скорее вернуться домой, скорее связаться с Дермотом!

Естественно, говорить о том, что произошло, по телефону, мы не могли.

- Дермот, мне нужно срочно тебя увидеть! - сказала ему я. - Если я завтра с утра подъеду к тебе в город на полчасика, у тебя будет время?

До его города от моей деревни было больше 3 часов езды.

Он по моему тону понял, что что-то произошло, и мы договорились о встрече.

В ту ночь мне долго не удавалось заснуть. И вовсе не потому, что я боялась слежки. Просто я наконец-то осознала, до какой же степени я боюсь, что Ойшин навсегда исчезнет из моей жизни. Вот так, как он исчез в тот день из виду, метеором пролетев по дублинской улице мимо меня...

К счастью, он не исчез, и через несколько недель мы с ним возобновили контакт - благодаря Дермоту.  Но он так никогда и не рассказал мне, что случилось с ним в тот день, и почему он пробежал мимо. Если бы это была слежка, наверно, рассказал бы, ведь правда?

                                    ****

...Перед поездкой домой - моим первым серьезным тестом - я здорово нервничала, хотя и старалась не подавать виду. Мы с Ойшином еще раз прошлись по всем пунктам того, что предстояло сделать, и синхронно встали со своей  лавочки в скверике.

- Ну, пожелай мне ни пуха, ни пера!- сказала я ему и потянулась губами к его щеке: это было для меня залогом того, что все будет хорошо. Поцелуй в щеку - дело дружеское, и я не думала, что это Ойшина обидит. Этот поцелуй нужен был мне как Илье Муромцу - студеная водица из ковшика, выпив которой, он впервые за 30 лет и 3 года научился ходить.

Но ничто не могло подготовить меня к тому, что произошло дальше.

Вместо того, чтобы подставить мне щеку, Ойшин покраснел - и потянулся губами к моим губам...

Он уже давно ушел, а я все еще стояла у входа в скверик, не в силах сдвинуться с места. Мне хотелось петь, прыгать на одной ножке и плакать одновременно. То, что произошло, было почти такой же несбыточной сказкой, как быть принятым в ряды определенной организации. Таким, о чем я и мечтать-то не осмеливалась!

На этот раз я не спала всю ночь. А к утру, подобно гоголевской Оксане, осознала, что никуда не денешься от факта : как ни старалась я отодвинуть это в своей голове на  задний план, я была вынуждена признаться самой себе, что влюблена в Ойшина не меньше, чем Оксана -  в кузнеца Вакулу...

И как и Оксане, мне совсем не нужны были для  этого царицыны черевички. Поцелуй Ойшина раздул во мне такой костер надежды, что я опасалась за последствия.

                                                ***

…Незадолго перед отъездом меня попросили в очередной раз о переводческих услугах. На этот раз меня попросили сходить с русскоязычной женщиной в больницу. В больницу  так в больницу!

Наташа оказалась худенькой, маленькой, совсем еще девочкой. Молчаливой и замкнутой – не в пример Косте. Она неохотно говорила о себе, а я не люблю расспрашивать людей: что захотят, расскажут сами. Почти ничего она не спрашивала и обо мне. Только интересовалась, что здесь и как: как жизнь, какие люди. По-английски она понимала неплохо, но с разговорной речью пока еще не шло. Она оказалась здесь совсем недавно: около месяца назад. Не стала я задавать ей лишних вопросов и когда увидела, к какому именно врачу мы идем…

И все-таки Наташе пришлось говорить о себе – именно потому, к какому врачу ей было нужно. Когда врач – строгая юнионистка средних лет – начала задавать ей вопросы интимного характера, Наташа посмотрела на меня невидящими глазами и сказала с напускным безразличием, явно ожидая, что я с брезгливостью от нее отвернусь :

-Я не знаю, сколько у меня было партнеров. Я последние полтора года проституткой в Эстонии работала.

Полтора года? Наташе было всего 17 с хвостиком. Значит, в секс-рабство она попала, когда ей не было и 15-и…

Говорить такое о себе незнакомым людям тяжело. Такое даже для меня переводить врачу было тяжело.

- Да, мы пользовались презервативами. Да, всегда. Нет, я не знаю, каких национальностей были клиенты. Нам не разрешалось с ними разговаривать. Нет, африканцев точно не было. Но иностранцы были – даже очень много. Сколько примерно? Ну, я не знаю… Где-то 8 человек в день. Нас  держали в таком доме… Когда в последний раз? Месяца 2 назад. Как попала сюда? Нас привезли работать…

Из Эстонии? Мне вдруг стало все понятно. Недавно в здешних газетах промелькнуло сообщение о «скандале», поднятом в местной Ассамблее депутатом от Коалиции Женщин, профессором Моникой МакВильямс – по поводу выданных здешними политиками разрешений на работу для ну просто позарез необходимых для североирландской экономики иностранных работников – стриптизерш для первого здесь стрип-ресторана. В разрешении они, правда, значились как «танцовщицы»- что вызвало еще больший гнев профессора МакВильямс: «Мы все знаем, что речь идет не о балете Большого театра!». 

Выдавшие разрешение (кстати, оно не передается здесь от одного работодателя к другому; если работодатель выгоняет тебя, то ты депортируешься – и практически получившие его оказываются в рабстве у того, на кого они работают, даже если речь идет и не о «секс-индустрии»; так что уж говорить об эстонских «танцовщицах»!) политиканы так и не смогли внятно оправдать свое решение. Понятно, конечно, что ирландские девушки в «секс-бизнес» не рвутся: у них нет в этом экономической нужды. Но разве этим можно оправдывать унижение и эксплуатацию женщин из других стран?

К слову, об унижении. О несовместимым с ним человеческом чувстве собственного достоинства. Слова эти современные наши «освободители» всячески стремятся изъять из нашего словаря. Ветер дует стабильно – с Запада на Восток. Возьмите, к примеру, американский боевик 90-х годов «День независимости», в котором зрительницам изо всех сил стремятся внушить то же самое, что пытаются сегодня внушить ирландским девушкам здешние газеты: быть стриптизершей/ проституткой (разницы, собственно говоря, нет никакой!) – это нормальная работа, это – достойное уважения занятие, в этом нет ничего плохого…Однако западные девушки, у которых пока все-таки за счет сверхэксплуатации Западом всего остального мира есть возможность выбора, не стремятся в массовых количествах на шест и на панель. Как же попала туда маленькая Наташа?

- Мама у меня умерла, когда мне было пять лет. Папа нас бросил еще раньше, я его не помню… Вы не знаете, зачем люди разводятся?- с неожиданной горечью спрашивает меня Наташа, когда мы выходим из кабинета и ждем результатов анализов. Врач осталась поражена тем, насколько взросло, не по-детски серьезно относится Наташа к своему здоровью в частности и к жизни вообще. «Это большой шаг – обратиться к нам, только что оказавшись в новой стране, не зная языка»… 

Увидев, что я не отворачиваюсь от нее с осуждением, Наташа оттаивает, начинает говорить…

-Я жила с бабушкой на Украине. А тут, когда мне исполнилось 14, две подружки и один парень говорят мне: «Давай поедем в Эстонию! Там хорошо, работы много…» Я говорю: «А паспорта нет у меня?» А они: «Это ерунда!» Мне бы уже тогда задуматься, но я маленькая была, глупая. Поехали… Приезжаем, привели меня в дом такой, а там говорят мне: «Ты проституткой будешь работать». Я сначала даже засмеялась – думала, они шутят. Ведь я совсем зеленая была… А они бить начали…

Наташа съеживается, замолкает. Потом, после паузы, продолжает:

-Один раз убежала я от них, в полицию пошла. А полиция взяла меня и отвезла обратно к ним, к бандитам…Наркотиками не пользовалась . В смысле – не кололась. Таблетки нам какие-то давали, успокоительные. Чтобы не сорвались совсем… Трудно ли сюда было приехать? Да, трудно. Очень трудно… – она явно не хочет об этом говорить. -На мужиков теперь смотреть не могу. Противно…. А детей хотелось бы иметь когда-нибудь. Да и так: одной тяжело, а с мужиком – тошно. Не знаешь, что хуже. Вы как думаете?

Возвращается врач, дает Наташе какие-то таблетки – для профилактики; приглашает прийти через неделю еще раз. Спрашивает – после небольшой запинки:

- А вы здесь собираетесь продолжать работу в вашей отрасли?

 Лицо Наташи мрачнеет, становится испуганным, совсем детским:

-Нет, нет! Я так надеюсь, что нет!

Ее реакция смягчает суровую женщину:

-Вам же даже поговорить не с кем! Кто о вас заботится?- восклицает совсем уже по-человечески она.

-Социальные службы,- стараясь казаться сильной, говорит Наташа. -Ведь я же малолетка.

-Нас английскому учат. Скоро мне комнату свою дадут,- рассказывает она, и ее лицо опять светлеет. А я гляжу на нее, думая о том, что у меня у самой могли бы быть дети – почти ее ровесники. О том, какой образ проститутки рисуют нам наши «демократические» СМИ: веселой, разбитной девицы, занимающейся своим ремеслом чисто для удовольствия и чисто из собственной распущенности («поделом таким!»). О том, как непохожа на этот образ она – затравленная, как маленький зверек, лишенная детства, веры в любовь и веры в себя как в человека, привыкшая считать себя вещью маленькая девочка, ставшая взрослой раньше времени и не по своей вине. 

Хотели бы эти журналюги, чтобы такое случилось с их дочерью? Или над сиротками и над другими обездоленными издеваться «сам бог велел»?

Я ввела бы наказание за проституцию не для таких вот Наташ, a для их жирных хозяев-бандитов и полицейских, и – главное! -- для их жирных клиентов – «уважаемых людей» (ибо, если бы это не было угодно им, это не расцвело бы таким пышным цветом!). Кастрация с конфискацией имущества. Причем посредством мясорубки! Это будет в самый раз. Нормальный, порядочный, уважающий женщин мужчина к проститутке не пойдет. Он не унизит ни женщину, ни себя до этого.

Что, я призываю к насилию? А насиловать детей, еще не превратившихся в женщин, - это, по-вашему, можно? А платить за «добровольный» секс женщинам, которые идут на это потому, что не могут прокормить своих детей? Как, господа «цивилизованные гуманисты» с «человеческим лицом» и c не дающим вам покоя уродливым червяком в штанах, освободившие нас от достойной, человеческой жизни?

Ксюша Вирганская, известная во «всем цивилизованном мире» больше как «Хеnia Gorbachev», всего на пару лет старше Наташи. Ей не пришлось работать проституткой, как сироте Наташе,- ставшей ею из-за проститута - Ксюшиного дедушки, продавшего себя капитализму, как говорится, «добровольно и с песней». 

Но если бы он продал одного только себя! Ведь прежде всего заложил он в заморском ломбарде всех нас. Весь свой народ, всех наших Наташ и Сережей. И это на выданные ему за сломанные их людские судьбы – судьбы целого поколения, Наташиного поколения, родившегося уже тогда, когда этот Иуда Сергеевич, Teddy Bear[6]  мадам Тэтчер пришел к власти! – сегодня дебютирует Ксюша в выданном ей напрокат платье от Диора за 15.000 на бале для отпрысков мефистофелей нашего мира в Париже….

Так чем же Наташа хуже Ксюши? Почему в этом мнимом «обществе равных возможностей» две девушки, одинаковых интеллектуальных способностей и почти одного возраста, должны так различаться по своим реальным правам? При этом смешно слушать о привилегиях советских аппаратчиков – хотя все начиналось, несомненно, именно с них, и именно эти привилегии так раздразнили аппетиты сергеевичей всех мастей, что и привели к сегодняшнему гнусному положению вещей. Но никогда в советское время «сергеевичи» не вырывались из-под контроля до такой степени, чтобы массовым потоком пустить на панель наших детей! Для того, чтобы позволить себе так развернуться, им пришлось сначала уничтожить вeсь наш cтpoй! Проведя, конечно, предварительную» артиллерийскую подготовку» в виде пиара по прославлению «шикарной жизни «интердевочек»…

Я смотрела на бледное лицо Наташи, которой некуда возвращаться (украинская бабушка за это время умерла) ...»Мы - дети страшных лет России»... Поколение, не помнящее социализма – потому что оно слишком поздно родилось – сегодня начинает поворачиваться к нему лицом, в поиске выхода из той беспросветной жизни на панелях и в подворотнях, которую уготовил ему «весь цивилизованный мир.»

                                                ***

... «В Москве похищен известный чеченский авторитет»...

Господи, люди, да вы что, совсем офонарели? Кому он известный, для кого он  авторитет?

Это я дома. Проснулась под звуки программы новостей по радио «Россия». У мамы есть такая привычка - чтобы и радио, и телевизор работали почти весь день. Мне это действует на нервы, особенно теперь, и я обычно стараюсь их сразу же выключать. А вот ей, наоборот, чего-то словно не хватает, когда они не работают!  Даже если там несут сущую дребедень. Эта привычка осталась у нее от советского времени - когда, может, радио и бывало скучноватым, но уж такой дребедени там точно не несли.

Когда мы жили в старом доме, у мамы был свой маленький переносной приемник, и по вечерам она слушала его допоздна. Особенно ей нравились концерт «Для тех, кто не спит» и прогноз погоды в исполнении гидрометеоролога с таинственным и красивым именем Теймураз Галактионович Иванидзе. Она млела от его голоса и сравнивала то, что он скажет, с тем, что скажут в программе  «Время» по телевизору. Когда там начинался прогноз погоды- под музыку, с фотографиями разных уголков нашей страны, мама неизменно напевала слова этой песни – «Манчестер и Ливерпуль»- точнее, ее русский текст.

«Ты всю ночь шептала «да»,

И это слышала в реке вода,

Я прощу, а вдруг река

Простить не сможет никогда?»

По выходным мамин приемничек будил нас программами «Здравствуй, товарищ!»-  по субботам и «С добрым утром!»- по воскресеньям. «Воскресенье – день веселья, песни слышатся кругом, c добрым утром, с добрым утром и с хорошим днем!» От этой радостной, бодрой музыки действительно на весь день поднималось настроение.

А еще мы слушали программу радиостанции «Юностъ» - «Полевая почта «Юности», с песнями по заявкам для солдат, служивших в армии,  такой же концерт по заявкам - для шоферов, которые все время были где-нибудь в пути. И концерт по заявкам «В рабочий полдень». У нас в стране было множество профессиональных праздников - День учителя, День геолога, День машиностроителя, День металлурга, День печати. И Тамарочка как большой праздник отмечала свой День физкультурника. Мы даже подарки ей на этот день дарили. А сейчас, что сейчас отмечать?День мерчандайзера? День спонсора? День стриптизера? День брокера? День менеджера по продажам?...

...По утрам по радио была производственная гимнастика - сразу после моих любимых детских передач со знаменитым радиосказочником Николаем Владимировичем Литвиновым и обожаемой всеми детьми СССР «Радионяней», в которой нас с юмором,  с шутками и с песнями, обучали правилам русского языка и хорошего поведения.... Сейчас, наверно, считается, что и то, и другое – «пережитки тоталитаризма»!

А еще потом начиналась передача «Время, события, люди»....

На радио работали грамотные, умные люди, а не дешевки-пошляки, полуграмотные ди-джеи, от которых у меня вянут уши. Впрочем, что обижаться на людей ущербных? Хуже когда пошляками становятся люди умные и талантливые. Например, есть в Ленинграде (для меня это всегда будет Ленинград) один такой певец и композитор. Судя по его творчеству, человек талантливый, хрупкий, ранимый. Я очень любила его песни. И потому с огромным удовольствием пошла на днях на его концерт в нашем городе.

И... ушла с этого концерта минут через 15 после его начала! Нет, с голосом у него все было в порядке. И песни были по-прежнему хорошие. Но почему-то он счел себя обязанным заполнять паузы между ними скабрезными анекдотами. А в зале было много не только женщин, но даже и детей!

И никто, ни одна душа не оскорбилась на эту похабщину. Не заткнула своему ребенку уши. Застенчиво опускали вниз глаза и хлопали - словно под дулом автомата! Люди, да есть ли у вас еще хоть грамм собственного достоинства?!

Я сидела на втором ряду в партере. Я молча встала, разорвала на клочки свой билет,  бросила их на сцену. И вышла из зала.  Никто не ожидал этого, тем более сам певец, и мне показалось, что никто так и не понял, почему я это сделала.

А я просто не могла поступить иначе. Потому что я – Совьетика!

Мне больше не хотелось приезжать домой.  И от этого мне самой становилось страшно. От мысли, что я теперь приезжаю сюда только потому, что так было надо. Каждый раз когда я приезжала в Россию, родные места мои, казалось, становились все более и более печальными, а жизнь - все более и более невыносимой. Когда видишь гадости в чужой стране, тем более такой, что и никогда не знала никакой другой жизни, это воспринимается легче, чем видеть как уродуют твою родную. Видеть - и не иметь возможности ничего с этим поделать, вот что было выше моих человеческих сил!! Это было все равно как присутствовать в застенках при пытке близкого тебе человека - и не иметь возможности дать как следует по рукам палачу! Это уже само по себе пытка, хуже всяких физических мук.

Вот так я себя теперь ощущала дома. Но даже мама не совсем, по-моему, понимала это. Просто она по-прежнему еще не могла поверить в то, что все советское, родное, доброе, человечное исчезало на наших глазах  безвозвратно. Просто ей все еще казалось, что оно никуда не может деться - как воздух, как солнечный свет, как звезды на небе, которые может только временно затянуть облаками....

... Я сделала что могла для того, чтобы помочь Ойшину и ребятам. Не все было в моих силах. Работа наша продвигалась медленно, но он сказал мне, чтобы я не волновалась насчет этого: лучше меньше, да лучше.

- И еще: поспешишь –людей насмешишь!- сказала я ему. Особенно тех, на кого возложено за такими, как мы, присматривать...

У моей страны не было с ними ничего общего. Они, эти люди, не были, никогда не будут и по природе своей не могут быть ни нашими партнерами, ни уж тем более союзниками. Что бы нам там ни говорили. Приравнивать Северную Ирландию к Чечне - невероятная глупость, потому что делая это, мы тем самым добровольно, сами приравниваем себя к колонизаторам. А наши межнациональные отношения советского времени были совершенно другого порядка. Кстати, среди самих северных ирландцев подобные сравнения очень мало кому приходят в голову. В основном невеждам, которые не видят разницы между задницей и половником – только на том основании, что оба они круглые.

«Хозяева» Северной Ирландии – такие же враги нашей стране, как и остальным ѕ человечества. И потому совесть моя была совершенно чиста.

****

...Когда мы вернулись в Ирландию, все потекло своим прежним, ирландским чередом. Лиза опять начала учиться в той же школе - где были такие лентяи-учителя. Других школ у нас там просто не было, и, если по-честному, называть то, чем она там занималась, учебой - это было слишком громко. Почти так же, как называть подлинными коммунистами руководителей КПРФ.

Мама как истинный советский человек, не могла смириться с этим. А когда из школы пришла написанная будничным таким тоном записочка, что у каких-то там учеников этой школы есть вши, и что мы должны теперь ежедневно дома проверять, не передались ли они и нашему ребенку, мы с мамой обе,не сговариваясь, пришли в ужас.

Вши??? Да я даже не представляю себе, как они выглядят! Это было что-то такое времен гражданской войны и беспризорности. У советских детей вывели всех вшей еще когда моя мама только пошла в начальную школу. Почти 50 лет назад. На моей же памяти не было ни одного случая вшивости - ни в нашей школе, ни в соседних. Вши были чем-то позорным, таким же пережитком прошлого, как религия и частная собственность. Что ж, видимо, они действительно идут по жизни рука об руку!

Да у нас, если бы был хоть один такой случай, всю школу немедленно закрыли бы и вызвали бы работников санэпидемстанции, которые всю бы ее насквось продезинфецировали! Включая учеников. У нас даже в день после выборов школа бывала закрыта на дезинфекцию, если ее здание использовалось как избирательный участок. Впрочем, что с них тут взять, если у них в школах даже не переобуваются? И на первое сентября не дарят учителям цветы, потому что «мой мальчик не пойдет по улице с букетом - он же не «голубой!»...

Средние века.  Full stop.

Я с большим трудом удержала маму от того, чтобы она высказала этим горе-педагогам, все, что она о них  думает.  Но я чувствовала, что в один прекрасный день ее прорвет, как плотину в Новом Орлеане.

*****

Ойшин был достаточно удовлетворен тем, как развивались события - нет, я не имею в виду что-то личное. О личном мы не говорили никогда, оно было для нас как в советской песне – «сегодня не личное главное, а сводки рабочего дня». А сводки были приличными, хотя пока еще и скромными.

- Тебе ведь хорошо работается со мной?- спросил он меня как-то вдруг, когда я совсем этого не ожидала. - Как ты считаешь, у нас установились хорошие отношения?

Я даже растерялась от такого вопроса.

- Конечно, - сказала я просто. – Мне с тобой очень хорошо.

В тот день шел дождь, и он пришел на встречу в такой нелепой шляпе, что я чуть было не рассмеялась вслух: высокой, с узкими полями, какие никто уже не носит лет 30, если не больше. Вид у Ойшина при этом был такой, словно он готовится поехать на рыбалку. Не хватало только удочки. Впрочем, я, как Рыба, и без нее давно уже попала к нему в сети. Только вот понимал ли это он сам?

Я с трудом подавила в себе смех, глядя на его шляпу - потому что меньше всего на свете мне хотелось его обижать. Мы шли по тихой, пустынной дублинской улочке, заросшей высокими деревьями. В тот день мне надо было что-то ему передать. Оба мы были в перчатках - как в песне у Высоцкого, «чтоб не делать отпечатков».  Про себя я еще раз мысленно поразилась, чем это мы занимаемся.

- Сейчас мы будем поворачивать за угол. Передай свою вещь мне на повороте, - сказал он сквозь зубы, тихо.

Я так и сделала, и он спрятал пакет у себя под плащом. За себя я не боялась, а вот за него - теперь, когда его могли остановить где-нибудь по дороге - очень.

- Слушай, у меня такое странное чувство, словно все это не с нами происходит, а в каком-то фильме, - сказал он мне доверительно.- У тебя такого чувства нет?

 И сам смутился от своих этих слов.

- Еще как есть!- подтвердила ему я.

Нужно ли добавлять, что особенно как в кино я себя чувствовала теперь потому, что после каждой нашей встречи он на прощание теперь сам тянулся поцеловать меня в губы. Тоже как тот кот в анекдоте – «добровольно и с песней». Нет, он, конечно, не пел, но лицо у него при этом было такое, словно для него это был самый долгожданный момент в наших с ним свиданиях. Для меня, если честно, тоже – я ждала этого момента весь месяц. Это превратилось у нас в своего рода приятный прощальный ритуал.

После того, самого первого раза я настолько боялась поверить в произошедшее, что встретив его по возвращении из своей поездки, на прощание не стала к нему даже приближаться. Чтобы не получилось так, что он целует меня только потому, что это я так хочу. Но Ойшин сам подошел ко мне и со словами «Ну, поздравляю тебя с успешным началом!» повторил тот смертельный номер, что совершил за месяц до этого. Нужно ли объяснять, как затрепетала после этого моя душа! А когда это произошло и в третий, и в четвертый,  и в пятый раз....

Теперь не могло оставаться никаких сомнений - я нравлюсь ему, иначе зачем бы он стал это делать? Тем более уже имея подругу.

Наступил такой день, когда мне стало больше просто невмоготу не знать, кто он такой. И я с замиранием сердца часами штудировала вывешенные в интернете списки заключенных Лонг Кеша, надеясь вычислить Ойшина по сочетанию разных факторов – месяцу рождения, соседству по блоку с толстяком Джерардом, количеству лет заключения, к которому он был приговорен, и тому подобным вещам.

Ойшин Монаган? Нет.

Может, Ойшин Дугган? Или Ойшин Мориарти? Нет, тоже не подходит....

...Бинго! Мою голубоглазую сказку зовут Ойшин Рафферти.

Мне пришлось ждать, когда я выберусь в интернет-кафе, чтобы найти в интернете какие-то факты из его биографии. Со своего компьютера я бы ни за что не стала искать его в интернете по имени.  Это было бы смерти подобно.И когда я наконец набрала в интернет –кафе в поисковике заветное имя, и экран выдал мне через пару секунд кучу ссылок, сердце мое ушло в пятки. А когда я начала выходить на найденные ссылки и читать то, что там было написано, сердце мое сжалось – от удивления и от на глазах растущей гордости за него и от почти такой же по силе  к нему жалости. Бедный, бедный Ойшин! Сколько же всего ему довелось вытерпеть!

...Это было в  годы ведения военных действий – жестокие и непредсказуемые. Ойшина поймали в каком-то английском лесу с небольшим количеством взрывчатки. Наверно, он ее там прятал.  Я давно уже заметила для себя, что он как-то странно, со вкусом облизывается всякий раз, произнося слово «пластит». Что ж, его биография это вполне объясняла. «У кого что болит, тот о том и говорит».

Ему сразу вкатили 17 лет строгого режима, причем далеко от дома - в Англии, куда родные даже навещать его могли ездить далеко не всегда. Да и некому его было навещать, кроме двух сестер – и то только пару раз в году. Это я тоже  выяснила через интернет, так как дело было громкое, даже дошло до Европейского суда - так там с ним обращались.

Через несколько таких лет он с товарищами бежал - из одной из самых охраняемых в Англии тюрем. Побег был отчаянным по дерзости, со всеми элементами приключенческого фильма: с запугиванием охранников, с выпиливанием решеток и с карабканием по веревкам на высокие тюремные стены. Я зауважала его еще больше - если Дермот был просто светлая голова и ума палата, то Ойшин оказался человеком отважным и на редкость решительным. Вот уж не сказала бы ни за что! На меня он производил впечатление робкой мямли.  Неужели же общаться со мной страшнее чем бежать из сильно охраняемых тюрем?

К сожалению, беглецов поймали почти сразу (эх, как жалела я, что не оказалась тогда где-нибудь поблизости, с машиной, чтобы его увидеть и увезти с собой!). И, конечно, как следует наломали им после этого бока. Так сильно, что выйдя на свободу, они начали судиться с британскими властями за компенсацию за такое жестокое с ними обращение. Ойшин запросил довольно внушительную за это сумму. Но, увы, так ничего и не получил. Зато британские таблоиды возмущались, что адвоката ему на это дело дали бесплатного.

А еще зато его пример приводила в своих документах «Эмнести Интернешнл», описывая нарушения прав человека в Британии: тюремный режим, в котором Ойшин жил столько лет, был таким жестоким, что все перечисленные в документах «Эмнести» по этому делу значились как страдающие после него сильными проблемами психики. Может, поэтому он так и пробежал мимо нашей с ним явки в тот день в Дублине? От каких-то одному ему видимых злых духов?...

Обычно когда мне кто-то нравится, я, как я уже говорила, начинаю задаривать его подарками. Преимущественно интеллектуального толка. Но Ойшину я даже подарить ничего не могла - любой, самыи мелкий подарок мог бы в нашем деле стать уликой против нас обоих! Я долго изнывала от этой невозможности ему что-то оставить на память о себе, пока не подарила ему наконец коробку наших отечественных шоколадных конфет.

- Можешь съесть их по дороге в поезде, - посоветовала я. - Тогда никаких улик не останется. Тем более, что у вас тут просто не знают, что такое настоящий шоколад. Хоть попробуешь.

Это была правда. Английские конфеты похожи и по виду, и по вкусу на замазку для оконных  рам.

Он засмеялся, но конфеты взял.

А я сказала себе, что на день святого Валентина обязательно наберусь храбрости и подарю ему «валентинку». Да, это тоже было не по правилам  - не анонимно и не по почте, но у меня не было никакой другой возможности. А так хотелось дать ему понять, что он мне тоже не безразличен...

****

Отношения с Лизиной школой тем временем развивались катастрофически. Как я и предполагала, в один прекрасный день маму прорвало. С этого все и началось...

....Они сидели напротив меня словно средневековая инквизиция. Единственная разница с инквизицией заключалась в том, что при всем желании они не могли сжечь меня на костре. И в том, что они нападали на меня тем больше, чем. больше был их страх за свои собственные шкуры. За статус-кво в их двуличном обществе, где уважаемый бизнесмен средних лет в очках и с брюшком по ночам надевает прямо поверх очков «балаклаву» и превращается в предводителя сектанских террористов. Где то, что происходит с вами самими и с вашими детьми, определяется такими вот «уважаемыми людьми», уверенными в своем расовом, религиозном и половом  превосходстве (WPМ – White Protestant Males[7]), - за глухими, без окон, стенами оранжистских холлов и масонских лож… «Если такие же вот люди находятся сейчас у руля в Америке, то бедное, бедное человечество!» - подумала я. И тут же взяла себя в руки: на то они и есть, чтобы с ними бороться. Если здесь изучить их как следует и научиться ставить их на свое место, то потом этот опыт пригодится нам и в общепланетарном масштабе. 

Наверно, сейчас было не время думать об общепланетарном масштабе, - но как было не думать о нем, если именно такие вот «христианские» фундаменталисты, что и в Америке, вот уже который месяц самым изощренным образом издевались над моей семьей? Над моим ребенком - самым невинным и самым беззащитным существом, когда-либо ступавшим по земле этой Страны Юрского Периода…

Лизе «не повезло» в жизни трижды: она родилась девочкой, была темнокожей, а когда ей было четыре годика, она тяжело заболела и осталась инвалидом. Она практически потеряла речь, хотя раньше говорила на нескольких языках и пела, как соловей. Такое было бы нелегко пережить даже в гораздо более человечном обществе, в котором родилась и выросла ее мама. Что уж говорить про этот террариум, где они обе были чужими, а единственными, кто симпатизировал им, были кролики, восставшие против удавов, которым они были предназначены в пищу?  

Когда я думала про свою дочку, я всегда вспоминала найденную ей однажды на здешнем пляже после отлива чайку. Птица беспомощно лежала на мокром песке, не в силах не только расправить крылья - даже пошевелиться. Я не знала, что с ней. Никаких видимых повреждений на ней не было. Но она лежала там, совершенно беспомощная, - и только начала грозно вытягивать шею, когда я проходила мимо, гуляя по колено в холодной  воде Ирландского моря. «Не бойся, не бойся,» - сказала ей я. – «Я тебя не трону.»  Когда я уже прошла мимо, то обернулась и увидела, что неподалеку от больной чайки бродит другая, здоровая, которая явно не хотела оставлять ее одну. При виде этой сцены сердце мое сжалось. Я подумала о Лизе и о страданиях миллионов живых существ во всем мире, которых я, как и эта чайка, не хотела, не могла оставить на произвол судьбы…

С другой стороны пляжа к чайке медленно, но верно приближалась прогуливающаяся с собакой пара. При виде собаки здоровая чайка взлетела в воздух, с прощальным печальным криком: своя безопасность оказалась дороже близкого существа. А меня как будто кто-то толкнул в спину: я поняла, что если я не поспешу сейчас, то больную чайку разорвут прямо у меня на глазах острые собачьи клыки… Я успела как раз вовремя, за секунду до того, как любопытный пес заметил птицу. Чайка при виде его заволновалась и начала беззвучно раскрывать свой длинный и острый клюв. А когда он заметил ее и рванулся к ней, оказалось поздно: рядом с птицей возвышалась я, готовая защищать ее до последнего. И пес отступил.

«Lovely day[8]«, - по-местному поздоровались со мной его хозяева. Пляж был единственным местом, где можно было по-настоящему забыться и перестать задавать себе вопросы о том, кто это встретился тебе на пути: те или эти. Я видела, конечно, что хозяева пса были те, но здесь это не имело никакого значения, - как оно и должно было бы быть в нормальной жизни. Я приветливо поздоровалась с ними. Они улыбнулись. «Я не знаю, что мне делать с ней, « - беспомощно указала им я на чайку, ожидая какого-то человеческого совета или участия. Но они сделали вид, что не услышали ее , - хотя я точно видела, что услышали. Стояло такое прекрасное летнее утро, - зачем было им мучить свою совесть и занимать свой мозг мыслями о какой-то птице? 

Я снова осталась одна с нею. Я присела на корточки и спросила чайку по-русски: «Ну, что мне с тобой делать? Как тебе помочь?» Животные, я знала по опыту, понимают самые разные языки, - в отличие от англоговорящих людей, которые не только не хотят никого больше понимать, но даже и не могут произнести правильно ни одно самое элементарное иностранное имя, которое почему-то безо всякой трудности произносят и французы, и китайцы, и африканцы, и кто угодно, кроме них… Чайка посмотрела мне в глаза проницательным и печальным взглядом, но не издала ни звука. «Не могу же я тебя здесь просто так оставить. Тебя собаки разорвут. Я сама далеко живу, до дома тебя пешком тоже не донесу. У дедушки были голуби, я помню, как вы, птицы, не любите, чтобы вас брали в руки или вообще трогали… Что же мне делать с тобой?» 

Я протянула к чайке руку. Чайка раскрыла клюв и попыталась повернуть голову и тюкнуть меня по пальцам. Клюв у нее был длинный и крючковатый, и наверняка пальцам не поздоровилось бы, если бы у нее было достаточно сил для осуществления своей угрозы. Но сил не было. Она так и не дотянулась до моей руки. Я видела ее розовый дрожащий язычок.

В душе моей шла борьба. То, что я называла «борьбой советского с пережитками прошлого» Советский человек во мне никогда не позволил бы беззащитному существу умереть вот так, оставив его на произвол судьбы. Я просто не смогла бы спать по ночам после этого. Но годы, проведенные в «цивилизованном» обществе, давали о себе знать, и сладкий голосок  «цивилизованного индивидуализма» где-то внутри меня шептал: «Все равно ты ей ничем не поможешь, птица все равно обречена… оставь ее… это ее судьба, а каждый должен встретить свою судьбу такой, как она есть. Не лезь в чужую жизнь. У тебя есть своя. Ну, что ты будешь с ней делать, если ты ее сейчас возьмешь с собой? У тебя дома куча дел…» 

С минуту я постояла так, борясь с самой собой. Победил, к моему стыду, «консенсус»: компромисс советского с эгоистичным. «Отнесу ее туда, где ее собаки не достанут, а потом пойду домой и принесу ей поесть. Но сначала попробую, не сможет ли она плавать, раз уж не может летать.»  Я изловчилась и подняла чайку на руки, удивляясь ее легкости: большая птица не весила практически ничего, словно пушинка. Она пыталась еще извернуть шею в моих руках и достать меня клювом, но это ей было не по силам. 

Я донесла ее до воды, ласково уверяя всю дорогу, что с ней ничего не будет, что я ее не обижу, что я хочу ей только добра. Но и в воде чайка не пошевельнулась, и я не рискнула оставить ее там в таком состоянии. Я отнесла ее в дюны, в укромный уголок на траве, откуда было видно море, где было не жарко, и куда не должны были добраться глупые псы. «Сиди здесь, а я сейчас сбегаю домой и принесу тебе что-нибудь покушать, « - сказала я чайке на прощание и со всех ног пустилась домой за банкой тунца.  

А когда вернулась, чайка уже умерла… Она безжизненно лежала на влажной траве и смотрела в небо мутными глазами. И я почувствовала себя такой виноватой, что оставила ее хоть на секунду одну! Меня не интересовало больше, была эта чайка обречена или нет, - советское наконец задавило во мне начисто сладкий но подлый голосок, и я верила, что чайка выжила бы, если бы я ее не оставила. Ведь все в этом мире в наших руках, стоит только как следует захотеть. Мы способны на чудеса ради других, ради тех, кому нужна наша помощь-, надо только взять судьбу  в свои руки и быть сильной!

...Я всегда вспоминала с тех пор эту чайку, когда мне было трудно, и хотелось спрятаться в раковину, уйти от трудностей и оставить  других самим за себя бороться. Чайка не могла бороться за себя сама. Лиза не может бороться за себя сама. Да даже и те, кто могут, - им все равно нужна твоя помощь! Не время думать о себе и жалеть себя. Погибшая чайка стала для меня символом, не позволявшим мне больше идти на компромиссы со своей совестью, как бы трудно ни было. Ведь «консенсус» эгоизма и самоотверженности, -это на самом деле победа эгоизма! О чем. свидетельствует и все произошедшее дома с начала «эпохи компромиссов»…

… Над Лизой начали издеваться довольно субтильно: сначала ее изолировали в школе от других детей. Зататарили в класс с тремя переростками-олигофренами, добрыми ребятами, которых, впрочем ничему уже нельзя было, по-видимому, научить. Лизу можно было еще ой как многому обучить, - если приложить для этого усилия. Так, как делали дома я и Тамара. Но из школы она приходила какая-то осоловевшая, никого, даже меня, не узнавала, а когда я начала задавать школе вопросы: почему мой ребенок меня не узнает, когда возвращается домой, почему когда я меняю ей подгузник, она становится лицом к стенке, ноги на ширине плеч, как будто обыскиваемый в полицейском участке, почему она вот уже полгода как не получает помощи от логопеда, которую нам обещали?, - Лизу перестали кормить обедами. Она возвращалась домой только к четырем часам, совершенно обессиленная. «Она ничего не хотела есть, кроме чипсов и яблока», - писали в дневнике учителя-бухенвальдовские надзиратели, возвращая неразогретым обед, который мы с Томой посылали в Лизином ранце. Все расспросы о том, как ее кормят, почему это она ничего не ест, хотя дома ее не отгонишь от холодильника, упирались в глухую стенку. Вместо этого я три или четыре раза получила на подпись формуляр для школьных обедов, приготовленных там же. В меню было только то, что Лиза есть не стала бы, и когда она начинала ходить в эту школу, директорша - лопоухая, как Тони Блэр, с вечно заложенным насморком носом, бледная протестатнтка из зажиточной, видимо, семьи, - заверяла ее, что не будет никаких проблем с разогреванием обедов, посланных в школу из дома.  Я пробовала объяснить, что Лиза не будет есть предложенную школой пищу. «Уж не навязываете ли вы нам этот формуляр насильно и уж не потому ли, что я не хочу его подписывать, моего ребенка перестали кормить ?» - в лоб спросила я. Со сладкой улыбочкой директриса заверила меня, что, конечно, нет. 

…Сначала Лизе перестали разогревать рис. Обыкновенный сваренный на воде рис, безо всяких добавок. Сказали, что якобы это небезопасно для здоровья. Я попросила вежливо список того, что можно разогревать, а что - нет. Список мне не дали, хотя сначала заверяли, что он существует. Когда через пару недель и двумя неподписанными формулярами позднее школа отказалась разогревать практически все, что Лиза любила есть: фасоль, картошку и гречневую кашу (от этого невиданного дикарского блюда цивилизованный персонал вообще пришел в ужас!), а сама Лиза драматически начала худеть, я потребовала встречи с директрисой. Опять-таки меня ласково заверили, что все в порядке, и что Лизу все очень любят, что ее никто и не думал изолировать от большинства других детей, потому, что она – «цветная», просто в школе нет других  мест (в начале года Лизу перевели из класса почти ровесников, мотивируя это тем, что она старше на несколько месяцев, - в вышеописанную группу тех, кто старше ее на несколько лет!). Список запрещенной к разогреву еды мне опять не дали, но дали имя женщины, у которой, по словам директрисы, он был. Я обещала с ней связаться. «Кстати, а почему у вас в школе дети не переобуваются?» - поинтересовалась я. А когда Лиза вернулась из школы в тот день, на ее новеньких ботинках красовался свежий разрез ножом… Не будешь задавать лишних вопросов, мамаша!

Буквально на следующий день директриса позвонила мне на работу.

- С вашей девочкой произошел несчастный случай. Она упала и поранилась. Мы отвезли ее в местную больницу, но больница отказалась ей помочь, потому что они здесь помогают только взрослым, а не детям. Мы хотим ее везти в Белфаст, в Королевскую больницу. 

Белфаст был более чем в часе езды, а в Королевской больнице в отделении скорой помощи, как правило, надо было сидеть в очереди 4-6 часов…

- Никуда не возите ее! - воскликнула я, сама медсестра гражданской обороны. -Сейчас моя мама приедет за ней и заберет ее домой! 

… Мама рассказала, что когда она пришла забирать Лизу, то застала такую картину: по уши в крови, девочка сидела на стуле, а вокруг нее было человек пять здоровых теток, включая медсестру, которые стояли там и ничего не делали, даже не продезинфецировали глубокий порез у нее над бровью…»А ну идем домой скорей, подальше от этих идиотов!» - гневно по-русски воскликнула мама, схватив Лизу за руку. И обнаружила, что девочка была привязана к стулу!

- Тут уж я сказала им, что я о них думаю! По-русски, конечно. Много им чести с ними после такого фашизма на их языке изъясняться! - негодовала мама. -Стоят пять клуш, растопырились… Ребенок кровью истекает, а они его к стулу привязывают! 

Школа отрицала, что Лиза была привязана к стулу. Никто за все время ее болезни не поинтересовался тем, как она себя чувствует. Вместо этого я получила письмо о том, как «безобразно и неприемлемо» себя вела в школе мама…

Другой специальной школы в районе не было, и я, скрепя сердце, надеялась на то, что проблемы можно будет разрешить. Я продолжала настаивать на терапиях, которые были нужны ее девочке для того, чтобы развиваться, и так не не получила вразумительного ответа на вопросы о списке запрещенной еды, из чего можно было только сделать вывод, что такого списка не существовало в природе. Ответ официальных инстанций на ее достаточно прямой вопрос напоминал ответ героя Романа Карцева на вопрос героя Виктора Ильченко в их далекой сценке начала 70-х: « Послушайте, Кольцов, Вы, конечно, были на работе? Да?»- «Это полотенце!»  Тот же стиль…

А в начале мая девочка вернулась из школы с проколотыми ушами, из которых текла лимфа… Удар был нанесен расчетливо: дело было в пятницу вечером, и врач, который мог бы засвидетельствовать, что случилось, отсутствовал до вторника…Ситуация была настолько фантасмагорически-нереальная, что я прекрасно понимала, что мне бы никто не поверил. Но факт оставался фактом: это могло произойти только в школе. А сама Лиза не в состоянии была рассказать, кто это сделал, - и мерзавцы хорошо это знали и этим пользовались. Они совершенно очевидно хотели, чтобы я забрала своего ребенка из этой «белой протестантской» школы . У дирекции были хорошие связи с известным рестораном в самой оголтелой в округе лоялистской деревне: он даже эту школу спонсировал...

Я вспомнила о своем разговоре с родителями другой девочки - ирландской католички, которую чуть не исключили из этой же школы... за то, что ей была необходима специальная медицинская диета!  «Подонки ничему не собирались учить наших детей, они считали их обузой для общества, а мы, видимо, по их мнению, должны вообще быть им благодарными за то, что они дают нам передышку, присматривая за ними, - и не задавать лишних вопросов…»  Когда Лиза после медосмотра в школе пришла домой в расстегнутом платье - никто просто не задумался над тем, что его надо бы застегнуть, - я получила, например, такой ответ на свой вопрос об этом: «Вы не уверены в том, сколько именно пуговиц было расстегнуто!». Иными словами, опять - таки, «это полотенце!» …

Можно было смеяться над их глупостью. Но инцидент с серьгами по-настоящему перепугал меня. Я пыталась себе представить, как это могло случиться: ведь одному человеку такое сделать не по силам, даже если Лизку опять привязывали к стулу, она девочка сильная. Значит, ее держали по меньшей мере двое или трое. Один колол… Она, наверное, кричала, плакала.  Не наверное даже, а наверняка. Мне были физически тошно от собственной беспомощности защитить маленького, никому никогда не сделавшего зла, беспомощного человечка, которого и так жестоко наказала жизнь. В тысячу раз тошнее, чем. после истории с чайкой. И я решила не сдаваться.

… Социальная работница, достаточно симпатичная и приветливая обычно женщина, встретила меня ледяной стеной:

- Эта школа пользуется очень хорошей репутацией, мы расследовали все и пришли к выводу, что такого не могло в ней случиться.

-А что именно вы расследовали? Могу я видеть результаты и то, как проходило ваше расследование, - в письменном виде?  - спросила я. Жду этих результатов и по сей день.... Вместо них мне предложили главный аргумент в этих сектантско-тайных краях:  «Мы ЗНАЕМ друг друга уже давно и мы друг другу ВЕРИМ!» 

Верить вы будете в своей церкви, господа хорошие!

- Это несерьезный аргумент. Я, например, не знаю никого из вас, - означает ли это, что я не могу вам верить? - спросила я. - Где же это могло тогда случиться, если не в школе?

Вместо ответа социальная работница нагло ухмыльнулась и с угрозой в голосе спросила:

- А ты уверена, что ты ничего не хочешь нам рассказать? Ведь тебе, наверное, так трудно, ухаживать безо всякой помощи за таким ребенком...

Она намекала на то, что если я буду настаивать на расследовании, расследовать будут не школу, а меня саму и маму.

- Нет, мне вам нечего говорить.  Я задала вам вопрос - и до сих пор не получила на него ответа, - твердо сказала я.

Я знала, что здесь в отличие от дома, эмоциональность здесь считается не признаком того, что ты о ком-то заботишься по-настоящему, а «признаком нестабильности» : этому меня научила еще адвокат во время разводного процесса. И я осталась  «снежной королевой», хотя внутри сердце просто обливалось кровью.  Социальная работница усмехнулась еще наглее:

- Тогда это должно быть просто какое-то чудо!

- Да, я уже заметила, что это страна ну просто полная чудес! - с сарказмом сказала я, глядя ей прямо в глаза и точно зная, что социальная работница понимает, что именно я имею в виду. Это несколько осадило наглость, с какой была встречена моя просьба о помощи. Но помощь так и не пришла…

А еще через два недели Лиза вернулась домой с расистским рисунком: на огромном листе бумаги красовалось абсолютно черное человеческое лицо, с надписью «Лиза» прямо над ним. Девочка, конечно, ничего не поняла. Это и предназначалось-то не ей, а ее родным. Мне. Школьный дневник заверял, что они сегодня «рисовали магические картинки» и что Лиза «была очень довольна». На самой Лизе не было ни пятнышка краски, а на рисунке красовались отпечатки взрослых пальцев. К тому же Лиза вообще не умела рисовать…

- Да уж, магические… Такие же магические, как вуду на Гаити! Впрочем, чем они тут, собственно, отличаются от гаитян, эти «distinguished ladies and gentlemen[9]«? Такие же темные, с таким же полным незнанием ничего о мире за пределами их «куска» Ирландии, с такими же тайными обществами: ты читала, как они там у себя в ложах и холлах во время инициаций за козлами бегают? Только гаитяне почеловечнее, подобрее будут!  - бурчала мама, после того, как мы вдоволь нахохотались над человеческой злобной глупостью: «образованный» педагогический персонал в «цивилизованной» стране в умственном плане явно функционировал на уровне средней группы советского детского сада. На такое даже и обижаться-то означало бы опуститься до их уровня. Хотя и так оставлять этого тоже, конечно, нельзя…

…Я долго готовилась к этой встрече с инквизиторами-сектантами из органов образования. С тех пор, как Блэр разогнал местные органы власти, и Мартин Макгиннесс перестал быть министром образования здесь, эти плесневые грибы истории опять зашевелились и поверили, что им все можно. «Но я не должна, не имею права им уступать. Я не дам мою маленькую чайку в обиду!» - говорила я себе бессонными ночами и когда я, шатаясь от усталости, появлялась на работе. Было тяжело собраться с духом, - когда вокруг тебя одна секта, покрывающая все поступки друг друга, а ты - чужой человек, как не поддаться истерике, как остаться хладнокровной и сильной? Как выдержать это и не сломаться?

Мне помог Ойшин.

Мы виделись редко, и я не любила рассказывать ему о своих проблемах. Я хотела всегда казаться сильной и независимой. Но на этот раз это было для меня слишком, и я рассказала ему все. Никто не умел слушать так, как он. Сам прошедший через застенки, пытки, избиения и издевательства, он сидел со мной рядом, как живой пример того, что можно, можно и нужно все это преодолеть и выжить.

-Чем мы можем тебе помочь? Скажи только! - без малейшего колебания твердо сказал он, так, что у меня навернулись на глаза слезы благодарности. Я вовремя проглотила их, не дав им выкатиться наружу.

- Мне нужно, чтобы кто-то пошел со мной как свидетель на эту встречу с ними. Чтобы они не смогли отказаться потом от своих слов, понимаешь? Кто-то сильный, кто поддержал бы меня, если они начнут чересчур на меня давить, и не дал бы мне удариться в эмоции, если почувствует, что я не справляюсь с собой.

- Мы найдем такого человека, - пообещал Ойшин. -А ты обязательно справишься. Ты очень, очень сильная.

На прощание он впервые за все время нашего знакомства привлек меня к себе и обнял, словно почувствовал, как мне нужна его поддержка и его человеческое тепло, и этот короткий момент был самым счастливым за последние пять лет моей жизни.  Он сам смутился своего порыва и убежал без оглядки, как мальчишка. И с тех пор когда мне становилось совсем уже непереносимо, я мысленно прокручивала этот момент в памяти, боясь затереть его в своем воображении до дыр…

...Наконец-то я справилась с собой и нашла в себе достаточно сил, чтобы встретиться с ними лицом к лицу. Я знала, что они будут мне врать, и что мне не положено будет их при этом перебивать или вообще проявлять хоть какие-то эмоции. Я даже не стала пить валерьянку. Просто мысленно повторяла себе имена Лизы и Ойшина.

Кроме меня, это некому было сделать. Словно Жанна Д'Арк: «Если не я, то кто же?»  Рядом со мной сидел Мартин - тот человек, которого мне обещал найти Ойшин: немногословный, пожилой уже, сильный местный фермер. От него веяло такой силой, такой уверенностью в правоте «нашего дела», что я совсем успокоилась. Я вновь впала в то знакомое мне по прошлому состояние, до которого меня доводили кризисы: когда на смену панике и истерике приходит холодная злость : « Ах вот вы как? А мы вас - вот так! Мы еще посмотрим, кто кого!» Самое подходящее настроение для ведения таких вот бесед.

Я обычно не любила конфронтаций с мерзавцами, и, оберегая свои нервы, даже выключала телевизор, когда там появлялись бесстыдно врущие Буш, Блэр или Тримбл, - ибо я горячилась и норовила в таких случаях вступить в полемику прямо с экраном. Но сегодня, когда конфронтации с мерзавцами было не избежать, а полемику в таком тоне, как я это делала дома, вести было нельзя, я была просто счастлива, что подождала с этой встречей до этот пор, пока не «дозрела» до такого вот холодно-гневного состояния. «Только бы удержаться от излишнего сарказма!» - подумала я.  Сначала надо решить проблему, а уж потом…

Председательствовал за столом маленький юнионистский старичок по фамилии Фрост ,- вежливый, улыбающийся, и, в отличие это лопоухой директрисы, настоящий профессионал своего дела (он защищал, конечно, то, на что он был поставлен.). Рядом с ним восседала «дама приятная во всех отношениях» - из родительского комитета, представлявшая школу, и симпатичный молодой брюнет из католиков-перевертышей, допущенных к «кормушке» и стремящихся изо всех сил оправдать оказанное им доверие. Именно с ним я вела все эти месяцы свою нелицеприятную переписку. «Он действует как личный секретарь директрисы, « - рассказала мне другая мама, вынужденная забрать своего ребенка из этого гадюшника. Тоже иностранка. Француженка. Ее опыт, которым она поделилась со мной, подтвердил все мои догадки в отношении школьного сектантского расизма и нежелания персонала работать по-настоящему и предпринимать хоть какие-то усилия, чтобы хоть чему-то научить детей-инвалидов. Когда она начала задавать вопросы о своем сынишке, ему начали подкладывать в сумку игрушки, уверяя потом, что он их «украл». А еще она рассказала мне о том, что бесплатными завтраками, на которые я так и не подписалась, персонал питается сам и кормит приходящих инспекторов… Значит, они морили Лизку голодом в отместку за то, что я «урвала» у них кусок! Ну и чем это общество «цивилизованнее» нашего? 

 Я улыбалась всем собравшимся и была сама доброжелательность. Но когда мистер Фрост надавил на меня, чтобы я «забрала обратно свои обвинения в адрес школы, что уши ребенку прокололи там», я только очаровательно улыбнулась :

-Какие обвинения, мистер Фрост? Кого конкретно я обвиняю? Я задала вопрос и не получила на него ответа. Все, что я знаю, - это то, что Лиза была в распоряжении школы, когда это случилось. Как это случилось, кто это сделал и почему, - этого я не знаю и как раз хочу выяснить.

- Этого не могло случиться в школе.

- Почему не могло? Потому что Вы знаете госпожу директрису и верите ей? Или все-таки я могу увидеть результаты вашего расследования?

- Возьмите обратно свои ложные обвинения!

- Сначала я хочу получить от вас результаты расследования, а потом уже вы можете ожидать от меня какой-то реакции.

- Я думаю, будет полезно занести в протокол, что между тем, как девочку привезли домой, и тем, как Вы пришли с работы, прошло 15 минут.

- Для кого это будет полезно, мистер Фрост? Для школы?

Потом они долго пытались вешать мне лапшу на уши в отношении расистского произведения госпожа Шилдс, учительницы музыки. Мистер Фрост с торжествующим лицом извлек на свет кипу подобных же рисунков и заявил - с явным удовольствием на лице: «вот, мол, какие мы находчивые!» -, что все дети в Лизином классе получили такие же рисунки. Я была готова к такому повороту событий: именно об этом меня предупреждал Ойшин.

- Если это действительно так, то почему на других рисунках нет имен других детей? Почему другие рисунки изображают не человеческое черное лицо, а домик или… Постойте, а это что такое?  - и я с наигранным любопытством вытянула из стопки рисунок белых кругов на черном фоне. 

- Извините, это что должно представлять? Мишень для стрельбы?

 Фрост покрылся холодным потом, и я почувствовала себя пулеметчицей, чья очередь угодила во вражескую цель.

- Э-э-э-э… может быть, это улитка, или просто так… , - пробормотал маленький старый оранжист.

-Улитка? Ну, надо обладать для этого богатым воображением… - внутренне поражаясь собственной смелости, выпалила я. 

Они начали заверять меня, конечно, что никто ничего не имел в виду.

-А я и не утверждаю, что имели,  - бодро подхватила я. - Но Вы знаете, мистер Фрост, как это ранило наши чувства! Что я должна была подумать при виде этого  - тем более, что я говорила уже со школой о том, как мы чувствительны к расовому вопросу. И я ожидала после этого от персонала большей чуткости… 

-Школа хотел научить таким образом детей контрасту между черным и белым,  - не сдавался мистер Фрост.

-Между черным и белым? А почему именно между ними? Почему не между оранжевым, например, - и зеленым? Это гораздо более детские, более жизнерадостные цвета, не так ли?

Мистер  Фрост начал вытирать платочком лоб. 

Главные свои аргументы я берегла «на закуску». На тот случай, если их давление станет уже непереносимым. Тон, взятый ими, напоминал мне то, как судили монаха брата Франциско в любимом фильме моего детства – «Зорро» с Аленом Делоном – «Он лжец!» - «Вас дополнительно накажут за клевету на честного торговца.» 

Но я не могла позволить себе быть такой прямой, каким был брат Франциско. Врага надо бить его же оружием! И я, мысленно пожалевшая их еще раз, что ничего-то они об остальном мире не знают и даже не видели этого прекрасного фильма,  успешно парировала их вопросы в перенятом у них же стиле «это полотенце», - на все вопросы повторяя «я считаю, что в интересах ребенка...».

Когда они вновь надавили на меня по поводу истории с серьгами, причем все трое сразу, я перебила их - вежливо, но твердо.

- Я пришла сюда в интересах ребенка, для того, чтобы найти решение наших проблем. Я надеюсь на вашу помощь в этом. Видите ли, мне известно, что другой иностранный ребенок испытывал такие же проблемы в этой школе, и я намерена перевести мою девочку в другую.

Фрост позеленел.

- У того ребенка были совсем другие проблемы.

-Может быть, медицинские проблемы у ребенка были другие. Но проблемы, с которыми столкнулись в этой школе его родители, были идентичны моим.

И я зачитала им весь список своих претензий к школе по части образования.

За столом воцарилась мертвая тишина. Было слышно, как где-то вдалеке стучат в барабан и играют на флейтах готовящиеся к очередному параду лоялисты….

… Когда мы с Мартином вышли из здания, светило солнышко.

- Я довезу тебя до дому?  - предложил немногословный фермер-республиканец. Я молча кивнула. Мы проезжали через «зверинец» Северного Дауна, оставляя позади выкрашенные в цвета британского «фартука мясника»  бордюрчики тротуаров и парамилитаристские флаги, только что вывешенные к новому «парадному» сезону. 

-Ты заметила, как этот старикашка сказал про рисунок: «К сожалению, ваш ребенок - цветной…»Я хотел его в лоб спросить : «Почему это к сожалению?» - сказал Мартин. -Я твой свидетель, что он это сказал. Мы этого так не оставим!

- Go raibh maith agat, - сказала я по-ирландски. -Спасибо.

Тяжелый камень словно упал у меня с плеч. Хотя это был еще не конец битвы, да и вся жизнь Лизы будет битвой тех, кто ее любит, за нее и за ее права. Так уж устроен этот бесчеловечный мир, что таких, как Лиза, не считают в нем людьми. Те кто сами не заслуживают ими называться.   На Кубе было совсем по-другому… 

Я ехала домой и думала о том, как вечером я обязательно пойду на море и окунусь в его холодную, неприветливую воду, - чтобы охладиться после пережитого. И если я на этот раз найдет на берегу чайку, я уже ни за что не оставлю ее одну. Этому научил меня Ойшин. Я и сама была с ним такой вот раненой до безнадежности чайкой, но он не оставил меня в беде. Я выжила  - и теперь должна передать его человеческое тепло другим, словно миниатюрный факел Прометея.

Только ради этого и стоит жить. Чтобы не покинуть в беде тех, кому трудно. Тех, кто жадно хватает пересохшим ртом свежий воздух, чувствуя что он тонет в море этой звериной жизни...

                                                ****

После этой истории мне стало по-настоящему страшно за Лизу. Так страшно, что я не смогла больше сопротивляться маме, когда она снова решила увезти Лизу домой - от греха подальше. Теперь уже даже современная Россия начала казаться мне безопасным местом, тем более что, в конце концов, мы,слава богу, не москвичи...

- Добивайся, чтобы ее перевели в другую школу, не сектантскую,- сказала мне мама на прощание,  - И тогда мы вернемся.

Как будто бы здесь были другие школы.... Так передо мной встала еще одна почти неразрешимая в местных условиях задача. Так я снова осталась одна - уже в который раз за последние годы. И ко мне снова вернулись мои кошмарные сны....

                                    ****

... Я ни на секунду не сомневалась в том, что предложение Сонни поехать с ним домой станет лишь продолжением наших с Лизой мучений. Но у меня не было другого выбора. А какая мать не пошла бы на это для того, чтобы быть, наконец, рядом со своим ребенком? Я ведь не видела ее почти 3 месяца.

Да, пользуясь тем, что официально Лиза была еще под его властью, на это самое время расследования обстоятельств, Сонни фактически шантажом заставил меня вернуться с собой под одну крышу. Но делал он это не из какого-то изощренного садизма, а из-за того, что он и сам был сконфужен и не знал, чего он хочет. И, к сожалению, думал в то время только об одном себе и о своих этих чувствах.

Для начала Сонни рассказал мне, как на днях он раскурочил трамвайную остановку из-за своих этих страданий - и за это ему пришлось заплатить крупный штраф. Я слушала его и не верила своим ушам: может, это он выдумал? Или же я действительно совсем не знала человека, с которым прожила вместе почти 8 лет?

Мне больше всего на свете хотелось побыть с Лизой, а он запирал ее в соседней комнате со словами «Пойди поиграй!», а  мне говорил: «Оставь ты этого глупого ребенка и иди ко мне!»

С горя трезвенник  Сонни начал курить и пить. Он водил меня по ресторанам, где пил до умопомрачения и в пьяном виде наконец-то становился прежним, милым и ранимым Сонни, которого я знала. Но я понимала, что это состояние продлится только до его отрезвления.

В такие моменты Сонни плакал, целовал мне руки и говорил, что он все понял, понял, почему он так со мной обращался. Когда я услышала это в первый раз, у меня проснулась робкая надежда. Может, и в самом деле понял?

- Это очень хорошо, что ты понял, - осторожно сказала я.

- У меня умерла младшая сестренка, когда мне было 5 лет, - плакал Сонни, - и психолог сказал мне, что я поэтому так чрезмерно тебя опекал и берег. Старался защитить от злого мира.

И это все? Нет, он ничего так и не понял... Если он считает свое обращение со мной «заботой и опекой».

Мне было его очень жалко в такие моменты, но я ни на секунду не могла забыть, как он мучает своими действиями нашу маленькую девочку.  А  сам  он, казалось, совершенно этого не понимал.

- Прости, я слишком мало уделял тебе времени.. нам надо было чаще ходить куда-нибудь вместе... в кино... - плакал он.

В кино? Смотреть «Терминаторов»?!

Я оставила надежды на то, что мы с ним сможем хотя  бы друг друга понять.

Один раз он повез меня на всю ночь в гостиницу где-то в Схевенингене, оставив Лизу у Луизы (малышка так боялась его, что не посмела и пикнуть, когда он ее туда отвозил, только грустно на меня смотрела).

Повез только для того, чтобы наутро сказать мне:

- Я тебя люблю, но жить с тобой я не могу!

А я и не просила его со мной жить. В ту ночь я лежала с открытыми глазами и беззвучно плакала пока он там утолял свои страсти. А он даже и не заметил этого. Для меня  то, что он тогда делал, было самым настоящим насилием, хотя ни один «цивилизованный суд, поставивший меня в такое положение, наверно, его таковым  бы не признал: ведь я не кричала,  не сопротивлялась и не говорила «нет»...

Попробовала бы я это только сказать! Сонни и без того  время от времени выгонял меня из дома – «для острастки»- на пару дней:

- Ты же так хотела быть независимой? Ну, вот и  будь!

Что я никак не могла осознать – это почему он не подумал, какой эффект это будет иметь на Лизу? Ну ладно, меня он хотел «проучить», но она….

Бедняжка не хотела ложиться спать без меня и все время повторяла:

-Только ты не уходи, мама! Чтобы когда я проснусь, ты дома была...

И потому выгонял он меня рано утром, когда она еще спала... А потом звонил мне на работу и недовольным голосом сообщал:

- Ну вот... теперь этот глупый ребенок все время про тебя спрашивает!

И от этих слов у меня внутри все переворачивалось. А сказать было ничего нельзя.

Жаловаться было некому, все законы были на его стороне. 

Но наконец однажды нам с Лизой все-таки повезло: он выгнал нас на выходные обеих. Сказал:

- Мне надо побыть одному.

По-моему, у него здорово сдавали нервы, но говорить с ним по-человечески на этом этапе уже было невозможно, как я ни старалась. Он замкнулся в себе на все 100%.

Когда я заикнулась, куда же мы денемся, Сонни грубо ответил, что это – не его дело; у меня так много подруг, вот пусть они меня и приютят на два дня.  И я не стала с ним спорить – а то вдруг еще передумает?

Когда потом я позвонила ему, уже от одной из своих подруг, которая оставила мне ключи от своей квартиры, yeхав в отпуск – потому что я  узнала у своего адвоката, что на развод Сонни  так и не подал, он только по-прежнемкухотел отобрать у меня Лизу  (как инструмент для привязывания меня к себе), он оборвал меня:

- Завтра ты мне ее вернешь. А сама – убирайся куда хочешь!

Я опять не стала с ним спорить. Просто посмотрела на Лизу – мирно посапывающую на постели - и поняла, что я никогда этого не сделаю. Пусть меня судят, пусть мне придется быть беглецом, но я больше не могу причинить ей то, что она уже пережила за эти месяцы, когда он возил ее от одних родственников к другим, никому она по-настоящему не была нужна, а на вопросы обо мне ей отвечали, что «маму съел лев».

После этого обратной дороги нам не было. Я решилась – хотя это и было против решения суда, я позвонила своему адвокату и сообщила ей, что отправляюсь с девочкой в «приют» (по-голландски он называется «оставь-мое-тело-в покое» дом»).

Строго говоря, они не обязаны были меня принять – и в таких домах обычно ужасно не хватает мест. Но нас пожалели. Повезло… так я тогда думала.

Я позвонила им, заручилась их согласием, вызвала такси и с сонной дочкой на руках отправилась в неизвестность…

***

...Куда, куда мне было бежать от этих своих мыслей? Может быть, на Шорт Странд?

Туда я попала с легкой руки Патриции.

.... - Обычно я считаю Палестину куда более опасным местом. Но я только что вернулась с Шорт Странда, где население находится под непрерывными атаками со стороны лоялистов, полиции и армии.  Одно время там бросали бомбы каждые 10 секунд.  Полиция не пропускала пожарников тушить пожары и скорую помощь забрать раненых.  В конце концов, работники скорой помощи добрались туда пешком и на носилках несли людей до больницы.  Это была самая ужасная ночь. – рассказала мне она.

«...Сообщаем нашим клиентам, что с 18:30 автобусы по маршруту до Шорт Странда

ходить не будут, в связи с общинными беспорядками.»- звучало по радио на белфастской автостанции....

…Общинные беспорядки. Именно этим достаточно невинным словосочетанием обозначила местная транспортная компания то, что вот уже несколько месяцев происходило тогда  в этом маленьком, изолированном от внешнего мира районе, где все знают друг друга, и где до недавних пор католики и протестанты жили как хорошие соседи. Если судить по британской прессе, то в один прекрасный майский день обе общины вдруг неожиданно обуял острый приступ весеннего бешенства, длящийся все лето, которому подвержены только такие существа низшего порядка, как местные жители, для развода в стороны которых необходимы «истинные арийцы»- не подверженные подобному вирусу британцы. 

Старая сказка на новый лад. С той разницей, что у нового варианта этой старой сказки - далеко идущая цель: уничтожить мир на североирландской земле, ликвидировать мирное соглашение Страстной Пятницы,  но так, чтобы обвинить в этом своего политического врага.

В изолированных католических районах северного и восточного Белфаста, таких как Шорт Странд и Ардойн, решалась судьба мирного процесса в Ирландии. Вот что происходило там на самом деле, а вовсе не «разборки двух групп Бандитов», разнимаемых «озабоченными судьбой мирных жителей» «доблестными» полицейскими.

В этом я имела возможность убедиться собственными глазами, проведя вечер и ночь среди католических жителей Шорт Странда, от чего меня отговаривали многие опасавшиеся за мою безопасность знакомые. Честно говоря, было действительно не по себе - и было от чего…

ОТРЫВКИ ИЗ ДНЕВНИКА МЕСТНЫХ ЖИТЕЛЕЙ «ШОРТ СТРАНД В ОСАДЕ»: «С субботы 11 мая католическое население Шорт Странда, маленького анклава, расположенного на краю преобладающе протестатсцкого / юнионистского восточного Белфаста, подвергается организованным кампаниям сектантского насилия и  угроз.

… От крайнего дома Шорт Странда - около 150 ярдов до ближайшей врачебной практики (протестанские дома - всего в 20 ярдах от нее), около 150 ярдов до ближайшей почты. В самом Шорт Странде нет ни почты, ни почтового ящика, ни супермаркета, ни зубного врача, ни детского сада, ни доступа к социальным службам. В результате кампании насилия жители Шорт Странда лишены доступа ко всем этим жизненно важным услугам.

В Шорт Странде проживают около 3000 католиков. Их окружает протестантская / юнионистская община восточного Белфаста общей численностью в около 60.000 человек. В Шорт Странде есть одна начальная школа, церковь и несколько небольших магазинчиков. Католическая средняя школа находится за пределами района – Колледж Святого Иосифа на протестантской Эйвенхилл Роуд. Детей возят с Шорт Странда туда на автобусах.

...Суббота, 11 мая.

11:30 вечера. Лоялисты собрались на углу Мадрид Стрит и начали забрасывать католические дома камнями.

Воскресенье, 12 мая.

0: 38 утра. Две самодельные бомбы брошены в католические дома на Мадрид Стрит. Полиция прибыла на место и заняла боевые позиции лицом к католическому кварталу.

Шон Девенни, председатель Шинн Фейн Белфаста и житель Шорт Странда попробовал успокоить местных жителей. Полиция набросилась на них с дубинками. Девенни многократно ударили по голове, проломив ему в двух местах череп. Ему потребовалась помощь нейрохирурга. Инцидент был заснят на видео и широко освещен СМИ.

8:00 вечера.  Дома на Мадрид стрит , Бичфилд Стрития Брайсон стрит подверглись бомбардировке кусками мрамора, шариками для гольфа, ракетами, обломками железа, запущенными из рогаток лоялистской молодежью с крыши начальной школы на Бичфилд Стрит. Полиция молча наблюдала за всеми этими атаками. Когда наступила темнота, полицейские машины начали светить прямо в окна католических домов своими прожекторами.

Вторник, 14 мая.

3:30 дня. Полиция и британская армия наводнили Шорт Странд и начали обыски домов. Жителей практически поместили в условия комендантского часа. Единственное, что было обнпружено, - небольшое количество контрабандных сигарет и игрушечное ружье. Никто не был арестован. Разгневанные обращением полиции и армии жители организовали мирный, но шумный протест под окнами обыскиваемых домов. Полиция ответила стрельбой пластиковыми пулями. .. Полиция выстрелила пять раз, британская армия -11. Шесть человек были серьезно ранены, включая фотографа газеты «Айриш Ньюс». Ранения включали переломанные кости. На лоялистской стороне после брошенных оттуда в воскресенье бомб никаких обысков не было произведено..

…Пятница , 31 мая.

6: 00 вечера. Вывешивающие флаги на столбах с помощью гидравлического лифта лоялисты забросали камнями католических детей: двух детей шести лет, 5-и  и 2-х летнего ребенка.

Суббота,1 июня.

Час ночи. Окна во всех домах на Кландебой Драйв выбиты ракетами, запущенными с Клуан Плейс. Некоторые дома подожжены « коктейлями Молотова».

5:30 утра . Сектантская музыка раздавалась из громкоговорителей с Клуан Плейс - до семи утра.

2 часа дня.  Две женщины и двухлетний ребенок с Шорт Странда подверглись нападению на Альбертбридж Роуд, куда они пошли за покупками…..

Воскресенье , 2 июня.

Всю ночь с Клуан Плейс на нас сыпались «коктейли Молотова», самодельные разрывные бомбы, фейерверк, начиненный гвоздями, куски мрамора, шары для гольфа. Полиция ничего не предприняла для того, чтобы остановить атаки лоялистов, которые продолжались до наступления рассвета...

…

…Среда, 5 июня.

9  утра. Лоялисты в масках заняли почтовое отделение и приказали его работнику под угрозой смерти не обслуживать католиков. Католические работники здравоохранения, прибывшие на работу в центр Холливуд Арч, услышали, что они не должны будут появляться в восточном Белфасте в течение неопределенного времени, так как их безопасность не может быть гарантирована. На одну католическую женщину, проходящую курс лечения от рака, было совершено нападение во время ее выхода из кабинета врача. Другая католичка и католический пенсионер поверглись нападению в аптеке. Почта закрылась.

10:10  утра. Нападению лоялистов подверглась похоронная процессия католической жительницы Шорт Стрнбда Джин О'Нил. Церковь во время ее отпевания подверглась обстрелу кирпичами, бутылками и железными болтами. Родственники покойной подверглись словесным оскорблениям. Гроб пришлось вносить в церковь через заднюю дверь. Среди протестующих протестантов  были мужчины в балаклавах (шапках, закрывающих лицо) и с бейсбольными битами в руках.; Все это происходило на виду у армии и полиции, которые не предприняли ничего…

…

9:30 вечера. Снайпер в маске открыл огонь с крыши дома на Сюзан стрит по католическим подросткам. Пули попали в стены домов в Комбер Курт и начальной школы на Сифорди Стрит...»

Полный список того, что пришлось вытерпеть здешним людям за эти три с небольшим месяца, составляет 55 страниц. Есть и несколько часов видеозаписей.

...Я связалась по телефону с руководителем организации местных жителей

Шорт Странда Дебби и договорилась с ней о встрече.

- Для нас очень важно, чтобы Вы пришли, - сказала она мне. - С недавних пор против нас введена в действие новая тактика - полное замалчивание в СМИ того, что здесь происходит. Когда мы вступаем в контакт с журналистами, предоставляем им видеодоказательства того, что атакует практически одна сторона, что армия и полиция не просто ничего не предпринимают для предотвращения атак, но и активно создают условия и содействуют лоялистам в нападениях на наши дома, журналисты отводят глаза, а самые честные говорят нам: «Вы знаете, нам не разрешено это показывать… Нам не разрешено об этом писать… « 

- Мы вот уже 22 года живем вместе, бок о бок, и у нас никогда не было никаких проблем с нашими протестантскими соседями - в основном пенсионерами. Более того, - в нашем квартале один из самых высоких показателей смешанных семей в Белфасте. Только на нашей улице - около 15 смешанных пар. Они селились в католических районах, ибо здесь, в отличие от протестантских, им ничего не угрожает. Если бы мы тут были такими фанатиками, какими рисует нас пресса, прожили ли бы мы бок о бок 22 года без проблем?  Пресса пишет также о том, что сегодняшний кризис «выгоден» республиканцам и «развязан» ими. Вы можете сказать, какую выгоду можно преследовать беспорядками для тех, кто составляет в этом районе лишь 3000 и окружен 60.000 юнионистов? При том дополнительном условии, что вся полиция работает на них? Это было бы равнозначно самоубийству, да и зачем бы нам это делать? Все, чего мы хотим, - это спокойно жить в своих домах.

Дело в том, что на нас нападают сегодня вовсе не наши соседи. Они уже с мая в этих домах не живут. Мы видели, кто выглядывает из окон их домов, - и это все сплошь незнакомые нам лица. Мы наших соседей знаем! Наших соседей выгнали из домов лоялистские бандиты с Шанкилл Роуд, оккупировавшие всю окружающую нас территорию. Те самые, которые два года назад воевали друг с другом на Шанкилле, устроив там настоящие чистки среди своей собственной общины. Им было позволено занять дома наших соседей не вмешивавшейся в это полицией. 

Наркобароны, которые после того, как они пожгли дома друг друга на Шанкилле, расползлись по всему Белфасту, как раковая опухоль. И куда бы они ни заявились, везде они несут с собой горе и разрушение. А здесь, у нас - мы в таком меньшинстве, что мы являемся своего рода подопытными кроликами: издеваясь над нами, бандиты из различных протестантских группировок самоутверждаются друг перед другом. Но главное даже не в этом . За спиной этих бандитов стоят юнионистские руководители, использующие их в своих политических целях. Их главная цель- сорвать мирный процесс. Юнионистам позарез необходим предлог для того, чтобы заявить о «невозможности оставаться в одном правительстве с ШиннФейн/ ИРА», как они ее величают. Республиканцы им такого предлога не дают. ИРА прочно держит перемирие и уже даже совершила два символических акта разоружения, - в то время, как лоялисты продолжают угрозы и убийства.

Что только юнионисты не перепробовали! 

Пробовали, например, объявить угрозой миру в Северной Ирландии присутствие трех республиканцев в Латинской Америке, о которой большинство из них до этого даже не подозревало, где она находится. Пробовали жаловаться на это американской администрации. А теперь вот изо всех сил пробуют - руками лоялистов - вызвать ИРА на ответные боевые действия.

- Наших женщин, детей и стариков от бандитов некому защитить, - Вы и сами увидите, как ведут себя армия и полиция (состоящие по большей части тоже из представителей местной протестанцкой общины), - продолжала Дебби. -  Надеяться кроме как на себя нам не на кого. Но надо быть крайне выдержанными и осторожными, - для того, чтобы не дать врагам мира шанс спровоцировать нас на необдуманные действия. Нам всем ясно как белый день, кто именно прячется за спинами лоялистских дуболомов. Дэвид Тримбл «со товарищи». На днях он явился сюда; не пришел к нам, хотя мы его приглашали; зашел только к лоялистам на Клуан Плейс, долго искал там доказательств «республиканских атак»- и под конец продемонстрировал прессе… шарик для игры в гольф (тот самый, которыми нас забрасывают ежедневно - из теннисного клуба в протестантском Дундональде!) , чуть ли не заявив, что это часть взрывного устройства «злодеев из ИРА». Именно для его политических амбиций - жажды развала местных органов власти, - мы и наши дети были вынуждены подвергаться такому бесчеловечному обращению все лето.  Приходите к нам - и Вы сами все увидите!

 ...И вот уже Дебби, светловолосая миловидная женщина с волевым усталым лицом, ждет меня в своей машине около белфастского муниципалитета. По ее словам, население Шорт Странда надеется, что худшее позади: ночь в среду на прошлой неделе была самой кошмарной - за всю их жизнь.

- Сегодня же Дэвид Тримбл достиг, как он считает, своего для собственной партии: она опять будет ( в который, интересно, уже раз? Честно говоря,мы давно сбились со счета!) обсуждать «невозможность оставаться в одном правительстве с Шинн Фейн/ ИРА из-за продолжающегося республиканского насилия в Белфасте».. Поэтому можно и дать отбой отрядам лоялистов. Это мы так надеемся, что отбой, конечно. Но это может быть и всего лишь передышкой. Пару дней назад в наш квартал ввели британские войска - таким образом полиция пытается доказать правительству, что у нее «недостаточно сил». Если это действительно сделано для нашей охраны, то почему это нельзя было сделать 3 месяца назад? Если это действительно сделано для нашей охраны, то почему солдаты на наших улицах оскорбляют и запугивают нас? Если это действительно делают для нашей охраны, то почему армия и полиция помогли лоялистам - специально для них установили на их стороне разделяющей нас так называемой «стены мира» подпорки, позволяющие им залезать на самый верх  и обстреливать нас оттуда со всеми удобствами?

Через пять минут мы съезжаем с главной дороги - протестантской Альбертбридж Роуд : впереди как раз показалась окруженная клеткой, как обезьянник, Клуан Плейс, с действительно весьма удобными подпорками на сетке изнутри, по которым карабкались лоялистские «гориллы». Стену украшала гигантская, весьма профессионально сделанная надпись: «Никаких националистов и республиканцев с Шорт Странда в Восточном Белфасте!»…

Мы въезжаем в тупичок, окруженный небольшими уютными кирпичными домиками с напрочь выбитыми окнами - и оказываемся совершенно в другом мире. В другом даже измерении! Время здесь словно бы остановилось.

Передо мной открывается фантасмагорическая картина: на фоне разгромленных домов, окна и двери в которых закрыты плотными деревянными щитами, а на крышах зияют обгорелые дыры, на тротуаре, забросанном обломками и осколками гигантского количества неизвестных предметов, играют дети. Они, как ни в чем. не бывало, бегают по остаткам травы, ездят на велосипедах, играют, - а в дверях домов стоят их матери и бабушки, зорко по очереди наблюдая оттуда (ведь целых окон практически ни в одном доме не осталось, и вот уже три месяца эти люди дома живут в кромешной темноте!), нет ли тревожных знаков возобновления атак - которые могут начаться без предупреждения в любое время дня и ночи. Настоящий лунный пейзаж - если бы не несколько уцелевших под обстрелом березок и не звонкие детские голоса! И трудно поверить, что всего в нескольких минутах езды отсюда люди живут нормальной жизнью, пьют кофе и пиво на улице теплыми вечерами возле баров в центре города, гуляют, спокойно ходят к врачу, на почту, по магазинам… Здесь каждая такая вылазка - это маленький подвиг.

«Как же могут эти люди продолжать здесь жить своей повседневной жизнью? Почему не сидят, съежившись от страха, по домам целые сутки? Как могут их дети играть на обгорелой траве, когда на них в любую минуту могут посыпаться болты и бутылки с зажигательной смесью? Почему эти люди не уедут отсюда?»- предвижу я вопросы тех, кто сам так я поступил бы. 

Как можно это объяснить словами? Наверняка в самые первые дни осады Шорт Странда люди здесь так и сидели - съежившись, по домам, в темноте, боясь пошевелиться. Звоня в полицию с надеждой, что это поможет все-таки покончить с атаками. Отчаиваясь от того, что та ничего для этого не делает. 

Но невозможно же так сидеть три месяца. Сначала люди уходили из дома на несколько дней в надежде, что все это само собой прекратится (дома оставался только глава семьи, а жена и дети уходили к родственникам на ночь), потом стали уводить из дома только детей - черным ходом, когда атаки становились совсем уже невыносимыми, а потом…

Потом народ Шорт Странда понял, с какими целями затеяна провокация, понял, что она не прекратится, пока не покажется достаточным юнионистам - встал с колен, оглянулся вокруг и сказал: «Сколько можно?» И продолжает жить своей жизнью, несмотря ни на что - и одновременно будучи готовым ко всему.

- Сегодня стало немного поспокойнее. Самый ужасный день был на прошлой неделе в среду, когда у нас ночевала Патриция- говорит Дебби. -Но все это может начаться вновь в любой момент. И в любом случае, мы не намерены спускать властям это с рук. Мы будем требовать расследования - трибунала, такого, как сейчас проводится по поводу Кровавого Воскресенья 1972 года! Сколько бы лет ни прошло, мы выведем на чистую воду организаторов этих погромов. Тех, из-за кого наши дети еще много лет не смогут спокойно спать!

Есть и практическая сторона дела. Дома в Северной Ирландии подразделяются на  частные и общественные - в большинстве бедных районов жилой фонд состоит из так называемых «council houses» (домов, принадлежащих местным органам власти, и распределяемых между людьми в порядке очередности). Но Шорт Странд до сих пор был достаточно благополучным местом, и большинство его жителей является собственниками своих домов (хотя и выплачивают за них ипотечный кредит, как это здесь водится). А это означает, что у них нет выхода: если из «казенного» дома еще можно уехать, сославшись на опасность для твоей жизни, и получить взамен новое жилье, то домовладельцы оказались в ловушке: их дома никто не купит, деваться им некуда. На Шорт Странде таких, по оценке Дебби, около 80%.

У себя на кухне Дебби и ее муж  рассказывают, как повлияли на их жизнь прошедшие три месяца, и что им пришлось пережить.

- Простите меня за беспорядок, - начинает разговор Дебби. -Я уже много недель не могу дома убраться, не могу даже готовить ужин. Ничего не могу.  Руки опускаются. Бывало, днем тихо, а только начнешь готовить ужин - начинается обстрел. Бросаешь все и выбегаешь на улицу - это Вам, наверно, кажется, опаснее, но нервы дома не выдерживают, надо быть с другими людьми, с соседями, да и с улицы виднее, что происходит. Только все вроде бы приутихнет, возвращаешься домой, семья садится за стол, - все начинается сначала. . Так я больше и не смогла готовить. Теперь мы покупаем что-нибудь готовое, и все., - а сама тем временем ставит в духовку мясо.

Одна из ее дочек показывает мне образец - один из тех болтов, которыми лоялисты обстреливают католических детей. На мою ладонь ложится увесистый кусок металла, способный пробить насквозь маленькую детскую голову.

-Я уже бабушка,- рассказывает Дебби, которой всего 40 с небольшим. -Моя маленькая внучка хотела недавно пойти в зоомагазин. Я объяснила ей, что нельзя - опасно, потому что мы католики. «А как они догадаются, что мы католики? « А потом обвинила во всем меня: «Бабушка, это ты виновата! Ты вот выступала по телевизору, тебя все видели - и теперь все знают, что мы католики!» «На самом деле у нас в районе все знают друг друга. Это как небольшая деревня. И никогда между нами и нашими протестантскими соседями не было забора! Никогда!

По другую сторону забора, в Клуан Плейс, в домах не просто выбиты стекла - они практически все сожжены, многие двери заложены кирпичами. Там явно никто не живет.

-Остался ли там хоть кто-то из ваших соседей-пенсионеров?- спрашиваю я.

- Только двое,- отвечают мне. -И они молчат в тряпочку. Боятся. Две протестантские старушки, которые живут отсюда за три улицы,  в прошлом году подверглись атаке самодельной бомбой. Пресса сразу же обвинила республиканцев, хотя они живут в протестантском квартале, в который ни один республиканец не сунулся бы. А дело на самом деле было в том, что эти старушки не позволили рисовать у них на доме мюрал [10] прославляющий лоялистов! Вот им и отомстили.

Картина на Клуан Плейс открывается еще более жуткая, чем на католическом Кландебое: ни детей, ни травы. Так кто же атакует отсюда, если здесь совершенно очевидно никто не живет? Выступавший недавно по телевидению бывший местный житель-протестант (вернувшийся в Белфаст после того, как перестала быть расистской Южная Африка!) довольно подробно рассказал о том, что здесь произошло, - но, удивительное слово, ни разу не назвал виновными в погромах на Клуан Плейс республиканцев или католиков. Он просто предпочел промолчать вообще о том, кто это сделал. Врать не хотелось, а сказать правду… Слишком велик страх перед «адеровцами» с Шанкилла .Именно они и оккупируют эти дома.  Кстати, в числе того, чем они забрасывают католиков, - домашняя утварь выжитых ими отсюда собратьев по религии (например, оторванный от стен в ванной и на кухне  «с мясом» кафель!) . Стали бы люди так поступать со своей собственностью? Не думаю.

-А кто играет лоялистские марши через громкоговоритель и разгуливает парадами вдоль стены до пяти утра? Неужели пенсионеры?- подхватывает мои мысли Дебби. -Я лично, и то еще никогда такого не видела собственными глазами, хотя всю жизнь прожила на Севере.  Вот возьмите позавчера. В тот день нас атаковали 15 часов беспрерывно. Я позвонила местному священнику - знаете, после этого у меня очень горькие чувства в его адрес! -, с просьбой позвонить в полицию, ибо в ответ на наши многочисленные звонки к нам все так и не посылали полицейскую машину. «Меня сейчас нет в Белфасте, поэтому я подъехать не могу»- сказал он мне. «Тогда можете Вы хотя бы позвонить им оттуда, где Вы сейчас находитесь? «- я почти плакала в трубку , за спиной у меня раздавались взрывы и плакали самые маленькие из детей. «Нет, не могу. У меня сегодня выходной, « - пояснил он мне совершенно спокойным голосом  и повесил трубку. Полиция приехала только после того, как мы позвонили в офис представителей ирландского правительства здесь, и они подняли шум по этому поводу. А завтра этот самый священник приводит к нам в район британского губернатора - не посоветовавшись даже ни с кем из жителей! Почему бы этому губернатору не прийти сюда, когда мы были под атакой? Почему он заявился сейчас, когда уже стало почти спокойно? А разве забыть нам ту ночь, когда всю внутреннюю площадь между нашими домами заняли полицейские машины и британская армия, - а как только нас начали забрасывать фейерверком и еще бог знает чем, они все повернулись лицом к нашим домам и включили прожектора на полную мощность, - сохраняя при этом полное молчание, - для того, чтобы лоялистам было лучше видна цель? Представьте себе, как чувствуешь себя в таком доме, освещенном и обстреливаемом со всех сторон, - как рыба на песке! У нас все это заснято на видео. Телевидение отказывается эти видеозаписи показывать. Мы готовим использовать их в суде в процессе против государства, который начали некоторые из наших жителей. Я никогда еще не видела, чтобы полиция и армия сотрудничали с лоялистами до такой степени в открытую!

- Для нас давно уже в порядке вещей стало, что когда мы идем в магазин, к врачу, на почту, - в любую точку за пределами нашего квартала, мы придумывем себе и называем друг друга протестантскими именами. Наши дети боятся надевать школьную форму, - ибо по ней видно, из какой они школы. Сколько можно так жить? Я испытываю глубокое уважение к нашему местному почтмейстеру-протестанту: когда лоялисты приказали ему под страхом смерти не обслуживать католиков, он сказал им: «В таком случае я вообще закрою почту!» - и закрыл. Человек потерял весь доход, дело всей своей жизни, но не дал себя запугать. А другие протестантские хозяева магазинов испугались. Ты заходишь к ним, а они прячут глаза и говорят: «Извините, нам не велено вас обслуживать.» Бабушки старые в церковь идут, а эти дебилы кричат им со стенки : «Что у тебя сегодня на ужин, Бобби Сэндс?»- и громко гогочут.. Люди это или как? – подхватила ее старшая дочь.- Теперь здесь вот уже несколько дней, каждый день в одно и то же время появляется армия и полиция. Почему, спрашивается, нельзя было это сделать три месяца назад? Но они ходят патрулем по нашему кварталу, полностью вооруженные, наставляют ружья на детей, оскорбляют жителей - в то время, как с другой стороны стенки их в десять раз меньше, и там они пьют чай с лоялистами и судачат с ними. На нашей стороне на все их лица надеты маски (это потому, что многие из солдат являются местными уроженцами!), а на их стороне на солдатах - обыкновенная форма, с беретами, никакой маскировки!

Подъезжают солдатские броневики- действительно как по часам, - и мы выходим на улицу.  Меня знакомят с Фионой, - молодой матерью родом из Ардойна. Маленькая, круглая, как это водится у католических женщин Белфаста, одетая в спортивный костюм и с ушами и шеей, завешанными золотом, Фиона рассказывает о себе и о своей семье.

- Я переехала сюда из Ардойна, где прожила всю свою жизнь. Обычно всегда все, что бы они ни затевали проделать с католиками Севера, сначала опробуется на  жителях Ардойна. Так что мне не привыкать. Я думала, что здесь будет спокойнее- я и переехала-то из-за своих девочек, которые ходили в школу Св. Креста, ибо мы не смогли больше терпеть лоялистские атаки по дороге в школу и из школы каждый день. А здесь началось еще хуже. Почти сразу после начала нападений на наши дома вместо того, чтобы арестовать лоялистов (ведь здесь установлено столько полицейских видеокамер, что видеодоказательств вполне достаточно!), полиция начала обыски наших домов. После того, как один из мальчишек швырнул в них одним-единственным камнем, который даже не вылетел за пределы двора. Дети были перепуганы. Пришлось выводить их из дома. А лоялисты наблюдали за всем этим со смехом со своей стены, сидя на которой, они снимали нас, выводящих из дома плачущих детей, на видеокамеру. Потом мы с другими женщинами организовали мирный протест около врачебной практики, которую нам нельзя больше посещать из-за того, что мы католики. Полиция налетела на нас с дубинками. Особенно досталось тем, у кого в руках были камеры. Били всех без разбору - и  женщин,и детей. У меня вся грудь была синяя. А Вы когда-нибудь видели, чтобы полиция не пускала пожарных на пожар? И обрезала брандспойты, которые мы были вынуждены сами установить около своих домов?

Около почти каждого дома действительно висят на заборчиках пожарные брандспойты, спускающиеся к точке, из которой обычно берут воду пожарные.

- А что они говорят пожарным, когда не пускают их к вам?

- Что им угрожает опасность со стороны местных жителей! Это когда наши дома горят, Вы можете представить себе! То же самое говорят полицейские и работникам «скорой помощи», не пуская их, когда они приезжают к нам по вызову. Но находятся пожарные и медицинские работники, которых не остановить. У них есть чувство долга перед людьми - и они раздвигают  полицейские кордоны и едут к нам все равно.

- А брандспойты?

- Периодически полиция срезает их опять и опять. Главное - не позволить им спровоцировать наших мужчин на драку, ибо именно с этой целью такое и делается. Недавно у одного из наших мужчин загорелась крыша дома. Он выбежал и взмолился к полицейским: ну, сделайте же хоть что-нибудь, чтобы это остановить! Фейерверки и камни с лоялистской стороны продолжали сыпаться , а полицейские стояли и смотрели на это, сложа руки. Они посмотрели на него и сказали: мы ничего не можем сделать, ибо насилие происходит с обеих сторон.

- Ах, вы ничего не может сделать? Тогда что-нибудь сделаю я! - и он схватился за кирпич и только-только замахнулся им - не в сторону полиции, в сторону лоялистов, как его арестовали и обвинили в насильственных действиях. Вот для чего все это делается. А вот и они, голубчики! Точно по времени.., - и Фиона указывает на противоположную сторону.

Между домами появляется шеренга солдат в полной экипировке, в бронежилетах, с дубинками, с закрытыми масками лицами, так что видны одни глаза. Их сопровождает собака - в ботиночках, с удивлением отмечаю я. Это потому, что на земле здесь так много осколков самого различного происхождения, что она непременно поранила бы себе лапы. О животных, в отличие от католиков, армия и полиция заботятся. Солдаты озираются и ходят по чужим дворам походкой Рэмбо. Наверно, эти пацаны (многим из них всего по 17-18 лет) воображают себя героями. И совершенной нелепицей выглядит их полная боевая экипировка на фоне играющих детей, женщин с колясками и бабушек и дедушек, сидящих на лавочках у калиток. От кого они прячут лица? Зачем им прятать лица от тех, кого, по их словам, они пришли сюда защищать? И почему они наводят свои автоматы на детей?

Совершенно очевидно по действиям солдат, - достаточно понаблюдать за ними с полчасика, - что их цель состоит в запугивании местных жителей и ни в чем. ином. В нагнетании напряженности и стресса до такой степени, чтобы у людей наконец-то отказали нервы. Лица у солдат закрыты здесь, но открыты на лоялистской стороне барьера потому, что многие из этих солдат состоят на службе в UDR (или, как он теперь называется, Irish Regiment) и являются местными уроженцами (в подавляющем большинстве протестантами). Иными словами, родственниками и знакомыми тех, от кого они якобы призваны защищать жителей Шорт Странда. А «как не порадеть родному человечку?».

Другая местная жительница - Шинид, только недавно впервые ставшая бабушкой, - проводит для меня «тур по местам боевой славы»: мы ходим по всему Шорт Странду, прямо через солдат, не замечая их присутствия, и она показывает мне ущерб, нанесенный лоялистскими атаками местным домам.

«Защитничкам» обидно, что их не замечают. Грубить при иностранном журналисте они не решаются, но как-то все-таки сделать себя замеченными очень хочется. В одном месте нам советуют «не поскользнуться», в другом солдат говорит: «Добрый вечер!» Зная, что у местных жителей существует негласная традиция - не здороваться с оккупационными силами и игнорировать их попытки вступить в разговор, я молчу. Молчит и Шинид. Мы проходим мимо, а за спиной у нас раздается смачное причмокивание губами. Я приготовляюсь не заметить и его, но Шинид не выдерживает и поворачивается к маленькому, ниже ее солдату.

Из-под маски и бронежилета видны одни только маленькие ехидные глазки.

- Твой номер?

- У меня нет номера!

- А кто твой начальник?

- Его здесь нет.

- Ты как себя ведешь?

- Я ничего не сделал. Я только сказал «добрый вечер».

- Не надо, я прекрасно слышала, что ты сказал. Не смей разговаривать с нами подобным образом!

Пристыдив солдата, мы удаляемся.

- Видите, нас бомбят весь день, а они присылают армию для нашей «защиты» на ночь. С 6:30 вечера до часу ночи.

Мое внимание привлекают огромные щиты с нарисованными на них веселыми подсолнухами, стоящие практически около каждого дома. Шинид поясняет, взяв на руки своего новорожденного внука:

-Это для того, чтобы не было так мрачно. Надо же как-то скрасить эту угрюмую картину! Этими щитами мы закрываем окна и переднюю дверь, когда начинаются атаки (в типичном  ирландском доме всегда есть еще и задний ход.) 

Я замечаю, что на них на всех нарисованы нейтральные подсолнухи, а не какие-нибудь чисто республиканские или католические символы.

-Ведь наша община - смешанная; среди нас есть и протестанты- те, кто состоят в «смешанных браках,» - говорит Шинид. -И потом, разве это не показатель того, что мы- не сектанты, замкнувшиеся в своей культуре и слепые ко всем другим?

 А ее маленький внук покряхтывает и наивно таращит свои голубые ирландские глазки в небо, даже не подозревая, какая драма разыгрывается вокруг него.

Если на Кландебой Драйв в некоторых домах еще остались целые стекла, то на той стороне квартала, которая выходит окнами на лоялистский Клуан Плейс, несмотря на все сетки и заграждения , не осталось ни одного не забитого наглухо окна. Во многих домах прожженные разбомбленные крыши. Каждый раз, когда сюда посылают рабочих для ремонта, лоялисты их тоже забрасывают ракетами и вынуждают их уйти.

Я захожу в один из наиболее пострадавших от лоялистских атак домов. В отличие от других, он немножко пониже, и из-за этого именно он стал одной из главных целей лоялистов: через его низкую крышу можно перебросить ракеты и бомбы на внутренний дворик, к другим домам. А его жильцам - семье Денизы - из-за этого пришлось хуже, чем. многим: в ее доме небезопасно выходить на улицу с обеих сторон, как с парадного, так и с черного ходов. На прошлой неделе, когда Дебби смогла, наконец, привести в район психологов, Дениза расплакалась, вспоминая все, что пришлось пережить за это лето. Но сегодня она держится молодцом, только нервно посмеивается. В самом маленьком окошке сзади, щит с которого снят по поводу моего визита, мелькают черные тени британских солдат. Они практически суют свои носы в ее двор.

- Скоро, возможно, будет можно все-таки восстановить наши окна, - вздыхает она. - Мы договорились, что установим во всех домах пуленепробиваемые стекла. Конечно, это будет во много раз дороже, но что делать?. Если бы они только хотя мы не мешали рабочим проводить ремонт! Вы можете себе представить, что такое для детей просидеть все лето в темноте?

- Последняя по времени бомба упала прямо в наш сад. Мы сразу позвонили в полицию. Звонить пришлось три или четыре раза. Они прибыли на  место только через 40 минут. И только после этого послали за саперами, причем оставили ее неохраняемой, так что люди продолжали ходить мимо нашего палисадника, пока я сама не вышла на улицу и не стала предупреждать людей об этом. Это просто чудо, что за все это лето никто у нас не погиб! Видно, все-таки бережет нас Господь.

Она вспоминает о Поде Девенни, так избитом полицейскими, что ему понадобилась помощь нейрохирурга. О том, как по католикам армия стреляла гигантскими пластиковыми пулями в темноте, не глядя, были ли там женщины или дети. 17 из 21 пули попали в цель.

Дебора отводит меня в тот дом, где я должна буду ночевать- дом Пата и Патриции, на одной из самых горячих точек Шорт Странда. Его наглухо же забитые окна выходят прямо на тот «обезьянник», по которому карабкались всего парой часов раньше лоялистские молодчики. Внутри уютно и тепло. Первое, что мне приходит в голову, - это то, что если бы их дом посетил какой-нибудь мой коллега из России, он бы написал, что это все выдумки- про католические гетто, и что у этих людей очень красивые дома, с весьма изысканной обстановкой. Подобно тому, как многие россияне искренне «возмущаются» тем, что «у всяких там цветных» в Амстердаме или Париже - «шикарные машины», и считают, что раз у них есть такие машины, значит, все их проблемы решены, и никакого расизма в этих странах не существует.

А почему, собственно говоря, эти люди должны жить хуже других? Времена уже не те. И в то же время как по-иному, кроме как жизнью в гетто, можно назвать существование этих людей в таких бесчеловечных условиях? Согласился бы кто-нибудь из нас занять их место? Не думаю.

Я сижу на большом диване, спиной к разбитому окну (изнутри-то хорошо видны остатки стекла!), и, честно говоря, поеживаюсь. Кто там знает, что у меня за спиной?.

- Вот как раз через это окно к нам в дом влетел горящий фейерверк, - рассказывает Патриция - нервно-курящая худая блондинка, многодетная мать. И показывает мне прожженный в нескольких местах детский спортивный костюмчик:

- Моя девочка как раз играла на ковре. Хорошо, что рядом был огнетушитель. Огнетушитель вообще -  предмет первой необходимости в каждом доме здесь. - Хуже всего, когда погода хорошая. Нам повезло, что в этом году было плохое лето. Дождь держит их по домам по ночам.

- Что делает человек, когда его дом бомбят? Выбегает на улицу - Вам, наверно, об этом уже говорили. Через черный ход. Если «огонь «может достать и до него, то детей приводится выводить под зонтиками или в велошлемах. Что неизменно вызывает приступ веселья у лоялистов.

Честно говоря, во время своего визита я видела предостаточно для того, чтобы прийти к окончательному для себя выводу: лоялисты не способны вызвать у психически нормального человека ничего, кроме омерзения. Это чувство сравнимо только с тем, что ощущаешь, когда проваливаешься случайно в туалет типа сортир!

Пат, муж Патриции, и его брат Джо, зашедший к ним в гости, внешне больше были похожи на протестантов.

- Мой дедушка был местным командиром ольстерских лоялистов,  - пояснил Пат. -А потом влюбился в бабушку и стал католиком! А уже мы состояли в рядах и INLA[11], и  IRA. Раньше, конечно.

- Конечно, раньше,-  если бы Вы в ней состояли сейчас, Вы бы не рассказывали об этом людям!- подметила я. Пат залихватски подмигнул мне:

- Точно! И в Лонг Кеше я отсидел свое тоже.

-У меня есть  любимый маленький бар, - рассказал Джо. - И я много раз наблюдал такую картину: Сэмми Вилсон, тот самый, что громко кричит, что он духа католиков не выносит (бывший мэр Белфаста), сидит за одним столиком с одним из самых известных наших католических бизнесменов, которому принадлежат многие газеты, и они обсуждают свои дела! Когда речь заходит о деньгах, об интересах богатых, тут исчезают для них все религиозные или какие бы еще то ни было различия! Жалко, что я не снял это на пленку.

Для нас сегодня  каждый дом здесь - это последний рубеж. Как для вас Москва в 1941-м. Если позволить им сжечь один ряд домов, завтра они возьмутся за второй - и чем все это кончится? Поэтому мы на отступим.

Мы разговорились. Разговор перешел от Ирландии к Америке и ее политике «большой дубинки»в мире. Для этих простых городских ирландцев из католического гетто, в полную противоположность слюняво-восторженным писаниям ирландской прессы о «силе чувств» ирландского народа к «заокеанским Падди», не существует никаких иллюзий в отношении этого государства. Недаром местные люди метко прозвали заокеанских кузенов «теми самыми змеями, которых Святой Патрик изгнал из Ирландии».

Тут приоткрылась дверь, и в нее вбежала огромная черная как смоль овчарка, молодая и игривая. Она хромала на две лапы сразу.

-А это наш Фидель, - представили мне ее хозяева. –хромает он потому, что опять порезался осколками на улице. Мы ему купили ботинки, но он, глупый, их съел. А оно стоят недешево, каждый день не напокупаешься!

Я вспомнила армейскую собаку, похожую на бритую овцу: ей-то наверняка в таком случае бесплатно выделят новые! А бедный Фидель не может даже спокойно погулять около собственного дома.

За окнами что-то загремело, раздались свист и улюлюканье. Шипенье готового разорваться фейерверка. В комнату повалил дым. Патриция открыла заднюю дверь. Фейерверк так и не разорвался - его заливали из брандспойта двое. Высокие серьезные мужчины. Невооруженные, в темной одежде. Один из них обернулся, посмотрел на меня и белозубо улыбнулся. У него было доброе, умное, спокойное и решительное лицо. Чем-то похожее на Ойшина.Такое, что я сразу почувствовала, кто он, даже ничего о нем не зная. Мне тоже стало спокойно, словно за каменной стеной.

-Это наши ребята вышли на дежурство. Будут смотреть, что происходит; будут беречь нас - да и Вас тоже! - всю ночь. И так каждый день.

Есть только одна организация здесь, которая может защитить эту общину…

Беседа продолжалась. Джо вспомнил о том, что рассказывал ему отец, который работал вместе с протестантами, играл с ними в карты каждый вечер и считал их своими друзьями. Однажды они пригласили с собой католиков, которые с ними работали, - якобы в бар. Отец Харри не работал в тот день, и это его спасло: его католических коллег, последовавших по приглашению, под утро нашли с перерезанными горлами.

- Возможно, именно после этой истории мне так трудно верить им, - сказал он мне. - Я не ненавижу этих людей, не собираюсь никуда их выгонять, но мне трудно им верить. Когда в лицо тебе улыбаются, а за пазухой держат нож. ..Я думаю, нужно просто время. Время лечит все раны. И, конечно, чтобы англичане не совали свой нос между нами и не настраивали их против нас.

А я подумала про их дедушку : если даже лоялистский командир способен влюбиться в католическую девушку и поменять ради нее свой образ жизни, то у этой страны все-таки есть будущее!

                                    ****

Время снова текло - быстро словно в песочных часах. Я и не заметила, как опять подошел Новый год. Мне вовсе ничего не хотелось больше в жизни праздновать. Говорят, что под Новый год можно загадывать желания. А у меня было одно-единственное желание – и притом совершенно невыполнимое. Такое, что не по зубам ни одному Деду-Морозу.

Хочу в Советский Союз!!!

... Тем холодным, туманным вечером я спешила: пересаживалась на дублинский автобус в пограничном городке Ньюри. Вокруг меня сновали веселые толпы местных жителей с доверху набитыми рождественскими покупками сумками - до Рождества оставалось всего несколько дней. А она стояла на перроне и плакала, и никому до нее не было дела, - молодая африканка с маленьким сынишкой на руках, не по сезону одетая и даже без коляски.

Сначала я подумала, что мне показалось, как она о чем-то просит инспектора на автостанции, а он грубо отвечает ей, отворачивается и уходит: специально, чтобы в этом убедиться, я почти сразу же подошла к нему и спросила его о расписании моего автобуса, и он был сама любезность! Высокий седой протестантский джентльмен, само благообразие и порядочность, почти лорд по внешности. Не может же быть, чтобы человек, который только что был со мной так любезен, нагрубил ей? А если у нее что-то случилось, то почему не помог или хотя бы не спросил, не может ли ей помочь кто-нибудь из нас здесь, на станции? Не могут же люди не помочь женщине с маленьким ребенком, которая явно в какой-то беде? Тем более, что это не была такого сорта женщина, которые профессионально побираются на вокзалах, как делают здесь многие румынские цыганки.

Таким образом я успокаивала свою совесть, но она все не хотела успокаиваться: сердце даже начало покалывать. И я не выдержала: направилась к ней, потрогала ее за плечо и спросила:

- У Вас что-то случилось? Я могу чем.-то помочь?

Она обернула ко мне заплаканное лицо и, давясь слезами, невнятно поведала мне, что ехала в Белфаст из Дублина и вышла в Ньюри на пять минут на автовокзале потому, что малыш захотел в туалет. Автобус уехал без нее - в нем остались все ее вещи, детское питание и коляска. А ей нужно в белфастский аэропорт, в восемь часов на самолет. Она даже не стала ругаться с инспектором (но я сама свидетель: ни один междугородний автобус в Ирландии за все почти пять лет моей жизни здесь в таких случаях не уехал, тем более в Ньюри, где пассажиры обычно выходят по естественным потребностям «en mass»!), она просто в отчаянии спросила его, что делать; спросила, как ей теперь получить назад свои вещи, как не опоздать на самолет, может ли он хотя бы помочь ей найти такси, ведь она совсем не знает города, а он…. И она окончательно разрыдалась. Малыш тоже заплакал - он замерзал без пальто.

А вокруг нас стояли довольные, как слоники, так занятые своими рождественскими покупками истинные христиане - из таких, кто принципиально не работает по воскресеньям, осуждает бальные танцы как «разврат» и соблюдает все посты, - и ни у одного из них даже не дрогнуло сердце при виде этих  двоих.

Времени на раздумье у меня почти не оставалось: десять минут до моего собственного автобуса, пропустить который я не могла. Хорошо, что нам только вчера дали зарплату! Я подхватила оторопевшую женщину под руку, воскликнув:

- Так бежим же на такси скорей!- и потащила ее к ближайшему знакомому мне таксистскому офису. -Объясните им здесь свою ситуацию, и куда Вам надо, а я сейчас... - и я спринтом рванула до ближайшего банкомата…  Была- не была, как-нибудь дотянем до следующей получки!

Когда я вернулась, она уже ждала такси, которое, по словам диспетчера, было на подъезде, и слезы на ее щеках уже начали подсыхать. Я вложила ей в руку деньги:

-Мне пора убегать, а то я тоже опоздаю на свой автобус.

Только тут африканка поняла, что сама я с ней не еду, и что мне вовсе даже не в ту сторону. Слезы с новой силой брызнули из ее глаз, и она молча расцеловала меня в обе щеки. Я сама едва сдержалась, чтобы не расплакаться: вспомнилось, каково новому человеку в чужой стране, где нет никого из близких. И как ты чувствуешь себя, когда ты совершенно беспомощна и не можешь защитить своего  малыша. Знакомы ли такие чувства «истинным христианам»? .

Я помогла этой попавшей в беду женщине вовсе не «в духе Рождества». И все-таки мне интересно, почему это сделала я, советская атеистка, а не кто-нибудь из них?

Совесть благовидного диспетчера-протестанта даже не дрогнула: к тому времени, как я галопом примчалась обратно на автовокзал, он, судя по его виду, уже совершенно забыл про африканскую маму и ее замерзающего малыша и довольно мурлыкал себе под нос какой-то рождественский гимн. Увидев, как я запыхалась, он, так ничего и не понявший, мило улыбнулся мне.

- Сектант. Расист, - так же мило улыбаясь ему в ответ, громко сказала я по-русски. Благо что по-русски эти слова звучат так же, как и по-английски, и не понять меня он не мог. 

Его и без того длинная физиономия вытянулась еще больше, а я вскочила на ходу в свой дублинский экспресс . Он оказался весьма люксовым: даже с телевизором, по которому шла какая-то детская передача, вроде нашего новогоднего утренника, только вечером. Высокоинтеллектуальные дети истинных христиан весело и азартно соревновались там, кто громче и больше всех раз рыгнет. На телефоне в студию выстроилась целая очередь желающих показать свое умение в этом нелегком деле. Пройдет еще года два-три - и они будут  соревноваться, кто сможет громче всех испортить воздух?

Когда-то в детстве я заливалась горькими слезами, читая грустную сказку Андерсена о бедной девочке, насмерть замерзающей на улице в предрождественскую ночь. Я ужасно злилась на Андерсена: как могут сказки быть такими жестокими? Мне было и невдомек, что сегодняшняя реальность этого  «подлинно христианского мира» - штука гораздо более жестокая, чем. старая та его сказка…

Впрочем, я быстро отвлеклась от неприятных мыслей о «высокой культуре» и «человечности « «цивилизованного христианского Запада» : до того ли нам, безбожникам? Я больше волновалась, сумеет ли моя новая знакомая успеть на свой самолет. По моим подсчетам, должна была успеть. Да и фирма такси, которой я ее доверила, не была «истинно-христианской»... 

Я так надеялась, что она успеет! Это было бы для меня лучшим рождественским подарком.

...Ну, и как же мне не хотеть в Советский Союз, будучи обреченной на жизнь в этом гадюшнике?!

[1] времена меняются (лат.)

[2] песня фламандских скаутов

[3] http://www.tribune.ie/breakingnews/article/2008/sep/18/director-apologises-for-actresss-ira-comments/

[4] http://members5.boardhost.com/medialens/msg/1221208819.html

[5] название классического корейского революционного эпоса

[6] Плюшевый мишка (англ.)

[7] белые протестантские мужчины (англ.)

[8] какой хороший сегодня день! (англ. разг.)

[9] уважаемые дамы и господа (англ.)

[10] настенную картину

[11] Ирландская Национальная Армия Освобождения

При использовании этого материала ссылка на Лефт.ру обязательна