Лефт.Ру Версия
для печати
Версия для печати
Rambler's Top100

Ирина Маленко
Совьетика / Soviética

Оглавление

Глава 7. Когда падают бомбы

«Моника была хороша, но Тони – лучше!»

(из югославского черного юмора, 1999)

... Я была уверена, что Лида захочет жить в одной комнате с Любой - они были неразлучны, как в детском стихотворении Агнии Барто: «Мы с Тамарой ходим парой, санитары мы с Тамарой...» - и поэтому уже почти договорилась с Хабибой, что поселюсь с ней, но тут вдруг неожиданно Лида предложила мне стать ее соседкой. Я была удивлена, польщена и не смогла отказаться. Люба, наверно, слегка обиделась и не стала селиться даже в одной квартире с нами. Впрочем, на ее отношениях с Лидой это не отразилось. Мы поселились в маленькой комнате в квартире на 7 этаже. В одной квартире с нами, в большой комнате, жила уралочка Лариса, переведшаяся с заочного - на 6 лет старше меня - и две «мертвые души» из Подмосковья, которых она уговорила прописаться в общежитии, хотя жили они у себя дома. Так что Лариса устроилась с комфортом. Меня шокировало в ней курение. До Москвы я никогда в жизни не видела курящих женщин. Их и в Москве-то было раз, две и обчелся - в основном толстушки, пытающиеся похудеть или чьи-то дочки. Лариса относилась к первой категории. Когда она открывала рот, оттуда исходило такое зловоние, словно перед тобой был сказочный дракон, извергающий дым. Между нами никогда не было особой симпатии, но мы терпели друг друга из-за Лиды, которой мы обе восторгались. Ларисе очень хотелось замуж, и она целый год водила к себе старосту соседней группы - кормить обедами. Он с удовольствием ел (Лариса вкусно готовила и хорошо шила и вязала), благодарил ее и неизменно уходил... Так у нее ничего и не вышло.

Жизнь в новом общежитии текла весело, хотя загадить мы его успели на редкость быстро. Уже через полтора года тараканы появились и в нашем новом «дворце». На кухне висело расписание дежурства - какая комната и когда должна была чистить плиту и убирать там, но его быстро перестали соблюдать, несмотря даже на наличие на этаже своего старосты, который должен был следить за порядком. Времена командной экономики миновали! Нам было не до поддержания частоты- вместо «скучных» субботников мы бегали на единственную еще пока капиталистическую улицу в Москве, Арбат, где художники-самоучки за десятку (четверть нашей стипендии!) рисовали за 20 минут твой портрет. Мы с Лидой раскошелились на них к очередному ее дню рождения. Ни ее, ни мой портреты даже близко не напоминали оригиналы, но мы с гордостью вывесили их над кроватями. Юбки с «заклепками», «варенки», брюки в клетку…. Пусть люди видят, что мы шагаем в ногу со временем!

В то время вошла в моду группа с несоветским названием «Любе» - от подмосковного города Люберцы.

«Не люблю я точные науки,
Точно сам не знаю почему
Сшей мне, мама, клечатые брюки,
А я в них по улице пройду!

Сшей мне мама брюки помоднее,
Чтобы клетки были повидней, ей, ей, ей

Клетки, клетки, клетки,
Как в метрополитене вагонетки,
Клетки, клетки, клетки,
Вы словно шоколадные конфетки!

Я шагаю очень осторожно,
И пытаюсь мир весь удивить.
На моих штанинах даже можно
Шахматные матчи проводить.

А когда пройдёт на клетки мода,
Я надену трубы с порохода, да, да!
 1 »

Сравните это хотя бы с моей любимой советской песней -

«Забота у нас простая, забота наша такая,
Жила бы страна родная, и нету других забот.
И снег, и ветер, и звезд ночной полет,
Меня мое сердце в тревожную даль зовет.

Пускай нам с тобой обоим беда грозит за бедою,
Но дружбу мою с тобою одна только смерть возьмет.
И снег, и ветер, синих звезд ночной полет,
Меня мое сердце в тревожную даль зовет.

Пока я ходить умею, пока глядеть я умею,
Пока я дышать умею я буду идти вперед.
И снег, и ветер, синих звезд ночной полет,
Меня мое сердце в тревожную даль зовет.

И так же, как в жизни каждый, любовь ты встретишь однажды,
С тобою, как ты, отважно сквозь бури она пройдет,
И снег, и ветер, синих звезд ночной полет,
Меня мое сердце в тревожную даль зовет.

Не думай, что все пропели, что бури все отгремели,
Готовься к великой цели, а слава тебя найдет.
И снег, и ветер, синих звезд ночной полет,
Меня мое сердце в тревожную даль зовет
 2 »

Сравните интеллектуальный и особенно духовный уровень этих двух песен – и вы поймете, что в том, что случилось с нашей страной, виноваты не Сталин и не Нина Андреева. Мы всем поколением – с поощрения «перестройшиков»- вели себя как крыловская «попрыгунья-стрекоза». Забыв, чем кончается знаменитая басня:

«Попрыгунья Стрекоза
Лето красное пропела;
Оглянуться не успела,
Как зима катит в глаза.

(...)

"До того ль, голубчик, было?
В мягких муравах у нас -
Песни, резвость всякий час,
Так что голову вскружило".-
"А, так ты..." - "Я без души
Лето целое всё пела".-
"Ты всё пела? Это дело:
Так пойди же, попляши!"»
 3 

Для того, чтобы принципы социализма работали на практике, надо не только получать соответствующие директивы сверху. Прежде всего надо самому не быть иждивенцем по духу. Хотя бы убирать за собой свою грязь - -не ссылаясь на то, что там где-то делают или не делают работники обкома партии.. Для того, чтобы жить как человек, прежде всего надо самому быть человеком. Без скидки на погодные условия.

...Пока мы, студенты, шагали в ногу со временем вместе с разными странными личностями вроде металлистов и люберов, получившими в перестроечных СМИ красивое название «неформалы» (это автоматически приводило к выводу, что комсомольцы и коммунисты, должно быть, всего лишь «формалы»!), плита на кухне заржавела и покрылась толстым слоем нагара из постоянно убегавшего кипяченого молока, о котором мы забывали в пылу перестроечных дискуссий. Периодически в общежитие наведывались старые занудливые формалы - преподаватели, пытаясь заставить нас хотя бы элементарно не забивать на кухне раковины. Когда они в гневе бегали по этажу, стуча в двери, мы все прятались и делали вид, что нас нет дома. Ишь чего захотели! Плиту им вычисти... Сейчас не 37-й год!

Иногда они устраивали проверки комнат. В нашу зашли как-то, когда меня не было.

- Пожалуйста, Сергей Данилович, пожалуйста!- радушно открыла им дверь Лида,- У меня тут ничего крамольного, только негры по стенам...

Над моей кроватью висела огромная политическая карта Африки с пришпиленными к ней портретами Мируса Ифтера и Менгисту Хайле Мариама...

Ерничать тогда входило в моду. У нас никто не умел делать это так изящно, как Лида. Михаил Евсеевич хорошо выразил как-то раз это новое мышление в разговоре с нашей преподавательницей истории КПСС Ниной Вячеславовной.

- Все это хорошо, Михаил Евсеевич, - сказала она ему,- И я с нашим ректором совершенно согласна, он очень правильно все говорит. Но он все время ведет речь о том, как не надо жить, а ведь, если Вы заметили, у него нет своей собственной позитивной программы- того, как жить надо. Нет такой программы у него, чтобы вот услышать и сказать себе: да, за это я готов на баррикады!...

- Да вот в том-то все и дело, Нина Вячеславовна, - ответил он ей с откровенно скучающим лицом, - что, может, не надо уже на баррикады? Хватит, а?

А еще отчетливо помню, как когда он корректировал мою дипломную работу, в которой, как и полагается, была методологическая основа, он неожиданно высказал мне такую «крамольную» по тем временам мысль:

- А Вы знаете, Женя, я согласен с идеалистами. Объективно история не существует - существует только то субъективное, что написано о ней разными историками.

Жалко только, что это свое открытие он не применил к оценке перестроечной историографией истории нашей, советской... А мы, дурачки, тогда еще и восторгались им за это... Надо же, какой он смелый! Какая свежая мысль!

На 4 курсе произошло наконец событие, к которому я так стремилась всю свою сознательную жизнь: я добилась того, что попала на практику в Институт Африки Академии Наук СССР!

С одной стороны, мне просто повезло: через ИСАА я узнала, что одна исследовательница в Институте Африки как раз искала себе временного помощника, который помог бы ей перевести на русский собранные ею в Эфиопии во время социологического исследования анкеты. С другой стороны, под лежачий камень вода не течет, и если бы я не стремилась так активно к своей мечте, то никогда не оказалась бы на нужном месте в нужное время.

Практика была длинная, почти на 3 месяца. Лида с Любой уезжали на это время в любимый Лидин Ленинград. За прощальным ужином перед их отьездом Люба пела свою любимую «Окрасился месяц багрянцем...», а Лида сияла от радости. Она дважды пыталась поступить в Ленинграде в театральный и обожала этот город.

Никто из нас не знал еще тогда, что эта поездка будет поворотным пунктом в ее жизни - во время практики на одной из «тусовок» (это было новое тогда модное слово) она познакомится со своим будущим мужем, сыном довольно известного актера. Их отношения развивались с космической скоростью. Сын актера был хорош собой, на 4 года старше ее, имел свою комнату в коммуналке в центре города. Когда он сделал Лиде предложение, она не задумалась ни над тем, почему он живет в комнате в коммуналке вместо того, чтобы жить, как подобает нормальному советскому молодому человеку, с родителями, ни над тем, почему он не служил в армии («по болезни, менингит»), ни над тем, почему у такого симпатичного молодого человека до сих пор нет девушки, и почему он сделал ей предложение так быстро. Она была на седьмом небе от счастья - и потому, что нашелся наконец человек, который предлагает ей, по ее мнению, такой старой, руку и сердце (ей было 24 года!), и потому, что она теперь будет жить в любимом городе. Но она не подала ему виду, что рада, а ворчливо ответила:

- Сейчас, только шнурки поглажу!

Он тут же подал ей на полном серьезе утюг...

Его родители были счастливы, что он наконец женится - тоже довольно необычно для нормальных советских родителей. После свадьбы – на которой я тоже имела честь присутствовать – оказалось, что у молодого супруга не в порядке с психикой. Он употреблял наркотики и таскал из дома вещи на продажу, чтобы раздобыть на это денег. Конечно, Лида и не могла подозревать такого: за все 5 лет жизни в общежитии мы ни разу не видели ни одного наркомана. Но выяснила все это она только уже по окончании института, когда переехала к мужу насовсем. А пока ей еще предстояло отучиться год в разлуке с ним....

Став замужней дамой, Лида посматривала на нас немного свысока. Люба терпела-терпела это, не выдержала и сама очень скоро вышла замуж - не скажу, что за первого встречного, но во всяком случае, не по большой любви. Лишь бы только не засидеться в девках до окончания института. Ее муж Алекс учился в нашем же институте, только на другом факультете. Он был из Риги и хотя и русский по национальности, но большой латышский националист (бывает и такое, во всяком случае, до латышской независимости и до превращения латышских русских в «неграждан»- было!).Такой, что хотел даже прицепить к их свадебной машине латышский флаг. Но Люба сказала, что только через ее труп:

-Попробуй только, и я тогда с другой стороны российский флаг прицеплю!

Прибалтика тогда тоже была очень желанным местом для распределения. Но распределяли туда редко: образованных нацкадров там и так хватало. Люба с мужем поехали было к нему на родину после защиты диплома, но тут начались все эти заварушки с народными фронтами... Она настояла на том, чтобы они уехали к ее родителям, и сегодня не жалеет об этом. Работает Люба - историк-профессионал - в детском саду, которым заведует ее мама. А бывший латышский националист Алекс (свободно, кстати, говорящий по-латышски!) торгует ныне оптом косметикой в российской глубинке. И с презрением говорит о бывших соотечественниках:

- Латыши всерьез думают, что они - пуп Земли и центр Европы!

Его родители эмирировали в Германию. Судьба играет человеком, а человек играет на трубе...

Очень многие, к слову, выходили замуж так - просто потому, что уже вышли замуж их подружки. В свое время даже моя мама совершила подобную глупость. Но для меня с самого детства не существовало то, что по-английски называется «peer pressure». Мне было некуда спешить - я хорошо помнила любимую Тамарочкину заповедь: «Замуж выйти - не напасть, как бы после не пропасть». И когда рабфаковец казах Марат спросил у меня, когда же я-то замуж собираюсь, я ответила ему:

- Вот закончу институт, поступлю в аспирантуру, а там видно будет... Лет в 27, не раньше.

- В 27 ? - с ужасом произнес он, - Так ты же тогда уже будешь такая старая!...

Я только рассмеялась в ответ.

Рабфаковцы Марат из Караганды и херсонец Петя зачастили к Лиде как раз перед ее отъездом в Ленинград. Самой заветной Петиной мечтой была эмиграция в Америку.

- Вот где люди умеют жить!- повторял он с таким видом, словно уже съел с американцами не один пуд соли. Лиду это страшно раздражало.

- Петя, ну что ты несешь чушь! Ты же даже за границей ни разу не был!

- Представь себе, был, - отвечал он с такой гордостью, словно он в одиночку сумел выжить среди «акул капитализма», - Я в армии в Монголии служил.

Почему то, что хорошо было служить в армии в Монголии непременно означало, что в Америке райская жизнь? Мы так этого и не узнали. А Петя осуществил-таки через несколько лет свою мечту - уехав в Америку с другом на каникулы, он тайно скрылся от того со всеми деньгами и с документами... Через полгода Петя вернулся в Москву, порядком морально и физически потрепанный. И больше уже никогда об Америке не заикался...

Ну, а пока... Пока Лида с Любой уехали, а я осталась в комнате одна. И началась моя практика. Вообще-то она полагалась быть по архивному делу. Но мы с моей новой руководительницей сразу договорились, что она напишет мне в рекомендации все, что будет нужно, а на деле я буду заниматься вышеупомянутыми переводами.

Анкет было много - штук 500. Словаря у меня не было, но даже если бы и был, как я уже говорила, пользоваться амхарским словарем - это совсем не то, что пользоваться словарем английским или французским. И поначалу я очень волновалась: справлюсь ли я? Ведь дело было не только в словаре. Нужно было еще и разобрать разные почерки на амхарском: анкеты были заполнены вручную.

Сначала я взяла себе пару этих анкет на пробу. И, к своему удивлению, обнаружила, что практически все понимаю без словаря! Никита Арнольдович не зря ел свой хлеб - это вам не голландские профессора, обучающие студентов языкам, на которых они сами говорить не могут! Возможно, сказалось еще и то, что ответы на вопросы были в основном однотипные, но задача действительно оказалась мне вполне по силам.. Если встречались какие-то отдельные слова или выражения, которые мне были незнакомы, я выписывала их и справлялась потом об их значении у Никиты Арнольдовича . Но таких слов и выражений было немного.

Исследование Элеоноры Алексеевны было посвящено тому, как эфиопская молодежь воспринимает идеи марксизма. «Что вы знаете о Марксе? Что вы знаете об Октябрьской революции?”” и т.д. Она сама ездила в Эфиопию в экспедицию (счастливица!) и раздавала эти анкеты в различных школах старшеклассникам, причем не только в столице. Судя по ответам, к марксизму молодые эфиопы относились положительно. Еще бы не относиться - если бы не революция 1974 года, большинство из них вообще не умело бы ни читать, ни писать... Очень редко встречались ответы типа: «Ничего не знаю и не хочу знать!» - видимо, это были будущие местные диссиденты. Но сам тот факт, что они встречались, опровергает те ужастики, которые нынешние проамериканские эфиопские власти рассказывают о «красном терроре» Менгисту: если бы он действительно был настолько «кровожадным диктатором», кто из этих школьников посмел бы такое написать?

Амхарского Элеонора Алексеевна не знала совершенно. Ее специализацией первоначально была Нигерия, а потом уже она переключилась на Эфиопию и Сомали. Она рассказывала много интересного об Африке - правда, не о революциях, а о деталях африканского быта, например, о том, какие в сельской Нигерии, при всей ее жаре и мухах, на удивление чистые туалеты, и как быстро липнет к тебе в Нигерии твоя юбка, если ты сидишь на кожаном диване. Очень быстро мы с ней привязались друг к другу по-человечески. В Элеоноре Алексеевне было что-то очень мягкое, материнское. Ее дочка была всего на несколько лет меня моложе, хотя сама она была постарше моей мамы.

К африканцам Элеонора Алексеевна относилась доброжелательно. Это отличало ее в лучшую сторону от многих сотрудников института. Пообщавшись с ними, я была неприятно поражена количеством «случайных людей» в его стенах, для которых работа здесь, перед которой я благоговела, была не призванием, а кормушкой. Я уже приводила вам в пример одного такого - чьего-то сыночка, переводчика с португальского, который глубоко презирал ангольцев и мозамбикцев и приглашал меня к себе на дачу на шашлыки, так же глубоко уверенный, что его московская прописка для меня неотразима. Нужно ли говорить, насколько он мне был омерзителен, и как глубоко я возненавидела подобных ему людей, занимающих чужое место. Да я бы работала на такой работе даже бесплатно!

Инстутут размещался в чьем-то старом особняке недалеко от метро «Маяковская». Это было очень величественное здание. За углом находились воспетые модным в то время Булгаковым Патриаршьи пруды. Здесь можно было посидеть на лавочке в тени деревьев во время обеденного перерыва, но мне гораздо больше нравилось проводить его во внутреннем дворике самого института. Более уютного места не было во всей Москве!

Я приходила в институт чуть ли не первой, а уходила чуть ли не последней, причем совершенно добровольно. Весь день я просиживала над анкетами, не разгибая спины, в институтском читальном зале - огромном, полупустом, с невероятно высокими потолками - за исключением получасового обеда в институтском буфете, в котором периодически была очередь за каким-нибудь «дефицитом». Но «дефицит» меня не интересовал. Гораздо интереснее для меня были монографии из институтской библиотеки! Если у меня оставалось время, я читала их все в том же зале. Я тогда очень интересовалась экспедицией в Эфиопию Александра Булатовича. А еще Элеонора Алексеевна позволила мне поработать на институтском компьютере, что тогда вообще было неслыханной роскошью! А увидеть своими глазами всех наших отечественных знаменитых африканистов, иметь возможность говорить с ними...

Никогда и нигде не чувствовала я себя так на своем месте, как там и именно в те дни.

В один из таких дней, когда я была глубоко погружена в свои переводы, меня вдруг окликнули.

- Девушка, можно с Вами познакомиться?

Я подняла голову. За соседним столом сидел высоченного роста африканец и застенчиво улыбался. У него было открытое и доброе лицо. Я немного поколебалась: мое душевное состояние после известных событий с Саидом еще не пришло в норму. Например, я не могла слышать без слез песню «Миленький ты мой, возьми меня с собой! 4 » Особенно после того, как ее исполнял на одном из студенческих вечеров дуэт русской студентки и малагасийца. Всем было смешно, а мне хотелось плакать. Когда песня доходила до последнего куплета – «Милая моя, взял бы я тебя, но там, в краю далеком, чужая мне не нужна!»-, я обычно пулей выбегала из комнаты, чтобы никто не увидел моих слез...

- Меня зовут Квеку. Квеку Сокпор - представился он, не дожидаясь моего ответа, - Я из Ганы. Учусь в Донецке, на экономиста. На 5-м курсе. Вот, сейчас ищу здесь материалы для диплома.

Что мне оставалось делать? Я тоже представилась.

Имя «Квеку» означает, что его носитель родился в среду. Кроме того, у него еще было имя христианское - Габриэль, или просто Габи. Квеку Сокпор по национальности был эве и родился в той части Ганы, которая до первой мировой войны была немецкой колонией. Именно поэтому по религии он был протестант.

Квеку Сокпор оказался галантным кавалером. Он почти каждый день дарил мне цветы, ничего не требуя взамен. Постепенно мы разговорились - и по-человечески понравились друг другу. Мне импонировал его стиль - медлительный и спокойный. Какая-то украинская дивчина в Донецке успела разбить ему сердце, и он часто вздыхал о ней. Когда Квеку немного получше узнал меня и мои взгляды, он стал смотреть на меня как на потенциальную кандидатку в супруги - не от большой любви, а просто потому, что ему очень хотелось, как я теперь понимаю, показать родственникам, что он нашел себе европейскую жену. Увы, для части африканцев это своего рода символ статуса.

Он был высок собой и идеально сложен, хотя красавцем его было назвать трудно. Когда через несколько месяцев я с Анечкой Бобровой пошла на американский фильм «Кинг-Конг», который у нас тогда разрешили запустить в прокат перестройщики (помню, как в середине семидесятых этот же фильм последними словами крыл наш журнал «Советский экран»!), я неожиданно для себя увидела, кого напоминал внешне мой новый знакомый... Я знаю, что это звучит по-расистски, но это действительно было так. И оттого трагическая судьба Кинг Конга меня еще больше расстроила. Он казался мне таким человечным, а эти американские мерзавцы так гнусно с беднягой обошлись!

К чести наших соотечественников, никто, даже после этого фильма, ни разу не обозвал Квеку так на улице. Максимальное, что мы услышали даже от самых закоренелых расистов, было «Эй, ты, Майкл Джексон х***в!»

Я решила, что Квеку - серьезный и надежный человек. Такое впечатление он производил. В конце концов, не всякий студент поедет специално на целый месяц в другой город, чтобы там поработать в библиотеке. Но тут я немного ошибалась - его пребывание в Москве было связано не столько с его учебными, сколько с его деловыми интересами... Вот к бизнесу он действительно относился серьезно! Настолько серьезно, что тот затмевал для него учебу.

Когда моя практика подходила к концу, Квеку сказал, что он скоро уедет на две недели в Лондон, потом вернется, защитит диплом и будет поступать в аспирантуру. И попросил меня его ждать...

Он действительно уехал, но через назначенные две недели не вернулся... Я не знала, что и подумать и с ума сходила от беспокойства - пока он не сообщил мне через друзей, что, оказывается, вернуться пока не может, потому что потерял в Лондоне паспорт.

Я сокрушалась, переживала за него: как же он теперь будет диплом защищать? Разве могла я подумать, что вся эта комедия была частью его весьма продуманного плана: получить английскую визу студенту, у которого на носу защита диплома, легко - его меньше подозревают в желании там остаться... «Потеряв» паспорт, Квеку пробыл в Лондоне почти целый год, нелегально где-то там работая! Он был пробивным парнем и сумел убедить Донецкий университет дать ему на год академический отпуск. Все жалели его, жертву таких незадачливых обстоятельств. А следующей весной он вернулся чуть ли не с целым вагоном багажа и спешно (до диплома оставалось опять-таки мало времени!) начал все привезенное распродавать....

Но я опять забегаю вперед. Весь этот год я периодически бегала на Центральный телеграф на улице Горького - единственное место, откуда я могла позвонить ему в Лондон. Квеку жил в Лондоне у какого-то своего земляка, у которого была русская жена. Тогда еще это было в диковинку....Иногда бегала я на телеграф чуть ли не за полночь и предупреждала об этом «на вахте» в общежитии, чтобы они открыли мне, так как в половине первого двери запирались на замок. В центре Москвы тогда еще даже ночью нечего было бояться...

Моя собственная практика закончилась на «ура». Я произвела своей работой такое впечатление на Элеонору Алексеевну, что она написала мне настоящую оду вместо характеристики. И когда я спросила у нее, можно ли мне будет после окончания института попытать счастья в их аспирантуре, она отнеслась к этой идее с большим энтузиазмом! Я как никогда была близка к осуществлению своей самой заветной цели...

Лето последних институтских каникул пролетело быстро. Так быстро, что мне даже захотелось его немного продлить. Я осознавала, что это будут скорее всего последние настоящие каникулы в моей жизни, и от этого было немного грустно...

Дома за годы моей учебы в Москве произошло много перемен. Еще после моего первого курса маме дали наконец квартиру от завода. В том же доме была и квартира у Петровича, и мама все эти годы проводила у него больше времени, чем у себя. Наша с ней новая квартира была однокомнатная, окнами на юг, с балконом (еще одна мечта моего детства - пить чай на балконе!), и я почти сразу же загромоздила ее книжками. После жизни в собственном доме привыкнуть к квартире не так легко, но во-первых, я мало времени там проводила, а во-вторых, каждые выходные я хоть и приезжала к маме, но обязательно навещала и бабушку с дедушкой и Шуреком.

Когда я была на 3 курсе, Шурек наконец женился. Это был, собственно говоря, классический случай из серии «захомутали»: он к тому времени перешел-таки на работу в город, в исследовательский институт, где скоро выяснилось, что одна из его новых коллег- почти наша соседка. Они стали ходить на работу вместе. Дальше- больше... И после того, как они летом съездили в колхоз, он уже чувствовал себя обязанным на ней жениться как честный человек. Но по-прежнему еще боялся сказать об этом бабушке. Шурек протянул так до самого дня свадьбы. Мы с мамой уже знали о его планах, а бабушка все еще была не в курсе. В то утро, делая вид, что он собирается, как обычно, на работу, Шурек спросил у бабушки:

- Мам, как бы Вы к этому отнеслись, если бы я женился?

Бабушка удивилась такому вопросу, но сказала ему, что он взрослый человек и уже сам может решать такие вещи. Шуреку было 38 лет - на год старше, чем наш дедушка, когда тот женился.

- Хорошо, - сказал Шурек облегченно, - Тогда я сделаю это сегодня же.

Бабушка чуть не упала без чувств...

Через 4 месяца родилась моя племянница Клава. Шурек ходил довольный и гордый своим новым положением отца и главы семейства. Но счастье его оказалось краткосрочным: оно испарялось по мере того, как его свежеиспеченная супруга проявляла свой характер. Это оказалась скандальная деревенская баба, с которой не могло быть никакого интеллектуального общения, и которая мечтала об одном: сесть мужу на шею, свесить ножки и им погонять. С рождением ребенка она бросила работать и обратно на работу не собиралась. А вскоре она перестала и готовить, и убираться по дому, так что все это пришлось делать ему. Глафира же целый день лежала на диване, смотрела сериалы и что-нибудь жевала. Причем даже не что-нибудь - ей подавай деликатесы. Особенно она любила копченую рыбку.

Даже ее собственная дочка, подрастая, начала называть свою маму «русская недвижимость». А Шуреков шофер Аркадий так описывал ее - с серьезным лицом:

- Глафира Ивановна, конечно, женщина из навоза, но с маникюром...

Но главная беда была даже не в ее лени и не в том, что она стремительно начала набирать вес, а в ее скандальности. Казалось, она черпает энергию для себя из затеивания скандалов. Что бы Шурек ни делал, для нее ничего никогда не было достаточно хорошо.

Семейнуюу жизнь Шурека хорошо описывает песня все тех же «Любе»:

«Я растяну гармошечку и пальцами пройдусь, ой-ой, ой-ой-ой,
Жизнь до чего ж хорошая, что еле я держусь, ой-ой, ой-ой-ой.
Жена как окаянная все требует ишо, ишо! Ой-ой-ой.
Работа постоянная, все вроде хара...
Все вроде хара... Все вроде хорошо».

Пришел конец всем его хобби. Какие уж тут рыбалки и походы за грибами! Какая диско-музыка! Даже спокойно посидеть и почитать свою любимую научную фантастику он больше не мог: Глафира сразу устраивала сцену.

- Ишь, расселся! Сходи-ка лучше за хлебом, читатель!

Единственное, что интересовало ее в жизни, были «подарки». Так в нашу счастливую и добрую жизнь ворвался первый «новый русский» - модель человека, неудовлетворенного желудочно и материально, подобно кадавру профессора Выбегалло 5 .

Я жалела Шурека. Мне казалось, что если бы я не уехала в Москву, а была бы все это время рядом, он не наделал бы таких глупостей. Ведь ему, наверно, просто было тоскливо - когда стало некому играть с ним в бадминтон, кататься на велосипеде, слушать «Бони М» и сочинять буриме. Наблюдая за его семейной жизнью, я еще раз сделала для себя вывод, что она (семейная жизнь) не только не приносит счастья, а еще и разбивает сложившиеся дружбы и разводит друзей в стороны. Точно так же было и со всеми моими подружками - как только они выходили замуж, им становилось не до подруг...

Мама, со свойственной ей ядовитостью, высмеивала его выбор

- Ну куда только смотрел? Чем только думал? Впрочем, понятно, чем... Ведь видно же, что серая, тупая баба. «Она молодая»! Может, она и молодая, но по ней этого не скажешь. Вот теперь будет ей всю жизнь борщ варить... А ведь на него хорошие девочки засматривались.. Но нет, свинья грязи всегда найдет! Стоило ходить столько лет холостым, чтобы найти такое чудо природы!

По большому счету я была с ней согласна, но я знала, что если говорить об этом самому Шуреку все время, он только разозлится и начнет Глафиру защищать. Он защищал не ее, а свой выбор. Этого мама никак не могла понять.

- Ведь он сам все то же самое о ней говорит, а стоит только мне ему на это указать, как он сразу встает на дыбы!

- Мам, - сказала я как-то, - от того, что ты это повторишь двадцать раз, ничего не изменится, и легче ему не станет. Помнишь свою любимую песню? «Не сыпь мне соль на рану». Вот так и здесь. Не мучай ты человека понапрасну, ему и так несладко, и он все прекрасно понимает и не нуждается в том, чтобы его каждый раз тыкали этим в нос...

Но мама упорно продолжала свои нравоучения.

Тем летом, о котором я веду речь, они с Петровичем расстались, и она очень сильно переживала. Они были вместе почти 10 лет, когда она открыла для себя, что он изменял ей. Но когда она поставила его перед фактом, что ей это известно, Петрович, вместо того, чтобы повиниться, начал обвинять ее саму во всех смертных грехах. Глубоко возмущенная, мама в тот же вечер собрала свои вещи и вернулась в нашу с ней квартиру. Петрович не ожидал такого и даже пытался ее остановить, но безуспешно. Рубикон для мамы был перейден. Однако она страдала все лето и изводила меня вопросами, почему так получилось, и чего ему, собаке, не хватало 6 .

- Мам, ты же сама говоришь – «свинья грязи всегда найдет!» Не думай ты про него, не стоит он того...

Мама переживала, а я, если честно, была очень довольна, что его больше не будет в наших с ней жизнях. Так довольна, что мне стоило некоторого труда это скрывать. Разве не говорила я ей еще будучи школьницей, что он ей не пара?

Чтобы развеять маму, я предложила ей сьездить на велотрек в Крылатское - вдвоем, как подружкам, как раньше... Я уже рассказывала, как много значил для нас в моем детстве велоспорт. Но в середине 70-х на нашем треке разбился насмерть молодой румын, и международные соревнования у нас прекратили. А вскоре и сам трек пришел в негодность, а ремонтировать его никто не спешил. В Москве построили к Олимпиаде новый, крытый, в Крылатском....

Последний раз я была в Крылатском в 9 классе. Болела вместе с дедушкой на Спартакиаде народов СССР за одного нашего земляка.

И вот теперь, спустя 5 лет, я оказалась там снова. Мы с мамой наблюдали за гонками с большим удовольствием. Она словно вернулась в юность - смеялась как заводная, перешептывалась со мной, обсуждая гонщиков, хлопала в ладоши особенно эффектным победам... Я была довольна, что привела ее туда.

Мы сидели на трибуне перед финишной прямой. Соревнования уже заканчивались. Перед нами сидела, оживленно болтая, группа откатавших свое велогонщиков, когда одного из них вдруг кто-то окликнул:

- Володя! Зелинский!- и издевательски добавил: - На допинг-контроль!

Я не поверила своим ушам.

- Мама, мама, посмотри на этого мальчика! – зашептала я. - Он, оказывается, еще жив!

Я посмотрела на переднюю скамейку. А он совсем не изменился, только немного поправился...

Володя Зелинский, терский казак из Грозного, выступал 5 лет назад на той самой Спартакиаде, и я тогда ужасно возненавидела его - за то, что он у того моего земляка выиграл... Воспоминания детства хлынули в мою голову нескончаемым потоком. Как он, худенький, смуглый до черноты, с красивым злым лицом, к негодованию трибун, выбивал одного нашего земляка из соревнований за другим. Он был очень талантлив - я помнила, какой он прекрасный спринтер, но с тех пор я ни разу не слышала о нем. Где он был все это время, что происходило в его жизни?

Я была глубоко взволнована – сама не зная, почему.

Прислушавшись к разговору гонщиков, я поняла, что в самом начале сентября они будут на нашем треке - каким жалким ни было его состояние в тот период, но некоторые соревнования на нем еще проводились. Вот и в сентябре там предстоял чемпионат страны для спортсменов-армейцев,- как они называли его между собой, «вооруженка» .

И мне вдруг так захотелось увидеть его снова, увидеть, как он выступает, узнать, что было с ним за все эти годы, вообще узнать его поближе - ведь он был частью моего детства!- что я сказала маме:

- Мам, пойдем с тобой в сентябре на эту «вооруженку»! Ну, опоздаю я на пару дней в институт, ничего страшного, раз в жизни можно...

Мама посмотрела на меня с удивлением - не потому, что я предложила ей пойти на какие-то, в общем, незначительные соревнования, а потому, что она почувствовала это мое волнение.

Но я никому - не то, что ей, а даже себе самой!- не созналась бы в зарождающихся у меня в тот момент чувствах. Ведь они противоречили выработанным мною для себя принципам.

Через пару недель наступил сентябрь. Дни еще были теплыми, а вечера и ночи - уже прохладными. Сентябрь - мой самый нелюбимый месяц в году, еще со школьных времен. Но в том году я этого не замечала. Нарядившись, согласно нашей местной традиции, в свои самые лучшие платья, мы с мамой в назначенный день сидели на трибуне нашего старого трека...

Здесь мы сразу бросились всем в глаза, потому что зрителей практически не было. Не только велосипедисты, но и их тренеры пытались произвести на нас впечатление. Я принесла с собой свой фотоаппарат, чтобы запечатлеть спринтера Зелинского - да не просто фотоаппарат, а с одолженным по такому случаю с маминой работы гигантским фоторужьем, что вызвало среди спортсменов веселый переполох!. Моя мама очень понравилась его тренеру - жгучему одесситу Матвею Георгиевичу.

Весь трек скоро понял, за кого мы болели.

И тогда я увидела прежнего Зелинского, во всей его спортивной красе. Я смотрела, как лихо, как бесшабашно, как отважно побеждал он своих соперников одного за другим - и поражалась, почему же он до сих пор ни разу не стал чемпионом страны! Ведь у него такой редкий в спринте талант, такое чувство тактики, такая скорость!

...Как мы узнали позже, ларчик просто открывался - у него, оказывается, до сих пор не было подобных амбиций. Он работал на треке - как другие работают в офисе: зарабатывая сборной все эти годы положенные очки и довольствуясь позицией твердого «середнячка». Его больше интересовало как получить квартиру, нежели медали и чемпионские звания. Теперь он квартиру в Одессе уже себе заработал и успокоился на достигнутом. Ему уже было 24 года, и он собирался скоро повесить велосипед на гвоздь.. Если бы не встретил нас...

У него просто никогда в жизни не было собственных болельщиков. Мы оказались первыми. И это произвело на него огромное впечатление.

Вдохновение – великая вещь! Это я знаю по себе. Впервые в жизни, не считая ранней амбициозной юности, Зелинскому вдруг захотелось побеждать и блистать на треке. И он начал побеждать - да еще как!! Его товарищи по сборной не узнавали его. Даже Матвей Георгиевич таращился на него так, словно впервые в жизни его увидел. Его выступление на скромной «вооруженке» было вполне достойно Олимпийских игр.

Разве я могла от такого оторваться и уехать в Москву, не дожидаясь финала! К своему собственному ужасу, я услышала, как говорю маме:

- Мама, я хочу с ним познакомиться!

Случай предоставился в последний день, когда мы принесли на трек отпечатанные нами фотографии.

- Привет прессе!- закричал снизу Матвей Георгиевич.- Для нас фотографии есть?

Мама кивнула, что есть. И Матвей Георгиевич махнул первому попавшемуся под руку своему гонщику - это оказался Зелинский:

- Володя, сходи, забери!

И уже через минуту новоявленный чемпион «вооруженки», сам еще не привыкший к своему новому статусу, смущаясь и краснея, сидел с нами рядом на трибуне...

...Мы говорили только минут 15. Но я долго еще с улыбкой вспоминала этот разговор, садясь в электричку и отправляясь наконец в Москву. То, как на прощание они с Матвеем Георгиевичем на пару кричали нам с полотна трека, махая руками, типично одесское:

- Берегите себя!

Шел дождь, велогонщики должны были покинуть наш город завтра. А я уже думала о том, как поеду в январе на зимний чемпионат страны в Крылатское...

В Москве, к моему удивлению, меня встретили переполохом. Я не думала, что меня вообще кто-нибудь хватится – за четыре дня!

- Где ты была? - завопила Лида с порога, - Тебя по всему институту ищут! Тебя посылают в Голландию.

Я сначала подумала, что это ее вечное и неисправимое чувство юмора. Но Лида говорила, оказывается, правду. Меня и еще трех студентов - я самая старшая по возрасту - действительно собирались впервые в истории нашего вуза отправить на два месяца по обмену в капстрану...

Я была ошарашена этой новостью. Даже не могу сказать, что я обрадовалась. На Запад я никогда не стремилась. Он меня не интересовал. У меня не было преклонения перед джинсами и жевательной резинкой и интереса к закупке бытовой аппаратуры.

Я больше была озабочена мыслью, а почему решили послать именно меня. Ведь хотя я и отличница, мало ли у нас отличников, зато я никогда не занималась активно общественной работой, не занимала никаких комсомольских должностей и не выступала на собраниях с речами. Так почему же именно я?

Оказалось, все объяснялось намного проще: Михаил Евсеевич, который уже официально стал руководителем моей будущей дипломной работы, как я упоминала, был в очень дружеских отношениях с нашим «Рейганом». И он меня ему рекомендовал... Я еще не поняла, что критерии изменились. Что, возможно, как раз наоборот, будь я комсомольской активисткой - не формально, а искренне- никто бы меня туда не послал.

Началась ужасная суматоха. До отьезда необходимо было собрать кучу характеристик, пройти полный медосмотр и инструктаж в КГБ по тому, как себя надо вести за границей.

С характеристиками дело уладилось быстро: наш групповой комсорг посоветовала мне написать характеристику на себя самой, а она ее подпишет. Собрав необходимую кучу бумажек, я побежала к нашей институтской медсестре.

- Пошлите меня на медосмотр в нашу поликлинику. Меня тут вместе с еще трех нашими студентами в Голландию посылают...

- Нет-нет, их посылают в другую страну!- уверенно сказала медсестра, - В Нидерланды.

Инструктаж оказался менее глупым, чем я предполагала. Если честно, даже совсем не глупым. Не было на нем никакои истерии, никакого запугивания. Совсем не так, как в знаменитой песне Высоцкого. Очень спокойный, с умным лицом мужчина средних лет вполне нормальным тоном рассказал нам, чего за границей лучше не делать и почему и с какими неприятностями можно столкнуться и как в таких случаях поступать.

- Лучше никуда не ходить по одиночке и не общаться с нашими эмигрантами.

Бывают иногда и провокации в магазинах: вам могут что-нибудь подложить в сумку, а потом устроить скандал и вызвать полицию: мол, советский гражданин украл такой-то и такой-то предметы. Не участвуйте в местных демонстрациях, не подписывайте никаких воззваний. Вот, пожалуй, и все. Руководствуйтесь собственным здравым смыслом, вы же не маленькие. Если вам что-то кажется подозрительным, держитесь от этого подальше. Если возникнут какие-то проблемы, всегда обращайтесь в наше посольство и консульство.

Не так страшен КГБ, как его малюют. Особенно когда его малюют все одни и те же лица – и именно те, в отношении которых он нас предостерегал...

Я пыталась вспомнить, что я знаю о Голландии с детства. Ну, кроме коньков, тюльпанов, художников, Петра Первого и мельниц, а также первой в мире буржуазной революции и наличия колоний и участия в работорговле. Вспомнились советская детская книжка об осаде Лейдена - «Кеес- адмирал тюльпанов» и мемуары Арда Схенка.

Перед поездкой я постаралась прочитать как можно больше о стране, которую я должна была увидеть. Картина получалась устрашающая.

«Нидерланды - член НАТО. На голландской земле размещены американские «крылатые» ракеты», - сообщал мне справочник «Страны мира». Я чувствовала себя как перед выходом в открытый космос. Причем без скафандра. Вадим Николаевич! Михаил Евсеевич! За что же вы меня так? Разве нет на Земле приличных стран?

...Между прочим, наш справочник «Страны мира» очень правильно все описал.

Весной 1999 года член НАТО Нидерланды приняли самое активное участие в варварской агрессии против народа Югославии. И кровь забытых ныне миром югославских детей – не только на Блэре и Клинтоне...

... Когда начались бомбардировки Югославии, в Ирландии только-только наступила новая весна.

Я работала на этот раз в Блэкроке. Блэкрок - это тоже один из дублинских южных пригородов, но поближе к центру, чем Дан Лири. Мой новый офис втиснулся в узкое пространство между основной магистралью, связывающей его с городом, и веткой дублинского наземного метро ДАРТ, с его зелеными шумными поездами, которая проходит по самому берегу Ирландского моря - дугой вдоль дублинского залива. Из окна офиса были видны его серые волны. Через приоткрытое окно солено пахло водорослями, а над офисом парили крикливые чайки.

Это был один из самых милых офисов, в которых мне довелось работать. Наверно, потому, что он был таким маленьким, и мы все друг друга знали. Это была не американская фирма, и здесь не надо было с утра до вечера растягиваться всем существом как в шпагате в фальшивой улыбке. Занималась она программным обеспечением для распознавания речи компьютером. Очень интересно.

Главный менеджер появлялся редко, наездами из Англии. Единственной заботой этого покрытого круглый год загаром из солярия человека неопределенного возраста с высокомерным акцентом и в хорошем костюме было, чтобы Саймон не перерасходовал бюджет и чтобы «достаточно задниц было рассажено по местам» (так он отзывался о своей рабочей силе). Что же касается местного менеджера, Имона, то он был скорее чем-то вроде завхоза. К тому же он был свой в доску парень, с типичным ирландским чувством юмора.

- Имон, ты слышал, что ваш Тишах 7  ушел от жены и теперь собирается везде возить с собой в официальные визиты любовницу в качестве первой леди?

- Ну, слышал. Но он же не их обеих собирается возить. Так что ничего страшного...

Все остальное время мы работали спокойно, а так как телефонных звонков было пока немного (новая версия обслуживаемой нами программы только готовилась к выпуску), то у нас оставалось достаточно времени для разговоров друг с другом.

-… Мой папа был из Арабских Эмиратов, - рассказывала, постукивая клавишами компьютера, Мелина. - Я об этом узнала только уже когда пошла в школу - и рассказала своим одноклассникам. А они начали устраивать мне «темную» и обзывать «дочкой верблюда». Видите, какая я смуглая, видите? И тогда я записалась на секцию карате...

Я тихонько улыбнулась, пряча в стол книгу. К сказкам Мелины в офисе все уже привыкли. Может быть, кто-то им даже верил. Хотя какой там папа-араб мог быть у этого типично арийского с виду существа? Ничего, совершенно ничего южного не было в ее внешности: типичная девочка-немка в очечках, отличница. Может быть, поэтому она и выдумывает сказки - чтобы собственная жизнь казалось более экзотичной? В конце концов, воображала же я себя корсиканкой когда-то. Правда, мне тогда было 11 лет, а не 23.

Мелину в офисе любили. Может быть, именно за сказки - ирландцы и сами не прочь присочинить.

-Зиг хайль, Мелина! - ласково говорил ей каждое утро менеджер Саймон, неторопливо подходя с ключом к двери, у которой мы уже его давно ждали, подпрыгивая от холода. И каждое утро надрывался от хохота, когда она начинала возмущаться по этому поводу.

-Сестренка, я же шучу, ты же это прекрасно знаешь!

Англосаксы очень любят отпускать фашистские шуточки в адрес немцев. Просто-таки хлебом их не корми. Они считают, что это – «hilarious» 8 . Хотя на практике все их шутки сводятся к «хайль Гитлер!» или к «здесь вам не ваша нацистская Германия!» И хотя за всю свою колониальную историю англичане уничтожили пожалуй, куда большее количество мирных людей и даже целые народы в различных уголках мира, чем фашисты за несколько лет нацизма. Только Саймон никогда об этом не задумывался - ведь в британских школах этому не учат. Им не показывают фильмы об их собственных злодеяниях в Африке или Азии, а если и показывают, то обычно прославляют их (как, например, в фильме о борьбе с партизанами Мау-Мау в Кении). Слово там дают обычно собственным ветеранам-карателям - которым место не перед телекамерой, а в тюремной камере на нарах. За их преступления, выражаясь британским же лексиконом, «перед человечеством». Из речи же остальных вырезается все, что имперские уши не хотят слышать…

Зато Вторая Мировая война по британскому телевидению идет буквально каждый день - а не только перед Днем Победы, как было у нас в СССР. С дифирамбами, естественно, самим себе, любимым… Но это уже была слишком глубокая тема для Саймона. Над такими вещами он не задумывался. Он носил серьгу в одном ухе, в свободное время играл на бас-гитаре в рок-группе и гордился тем, что его считали «менеджером-неформалом». Мама его была родом из Северной Ирландии - откуда уехала в Англию по нерассказанным им нам причинам, - и сам он туда ехать, судя по всему, боялся. А папа был из англичан, обосновавшихся в Уэльсе. Из тех, которые требовательно и возмущенно говорят совершенно незнакомым их валлийцам, беседующим друг с другом за соседним столом в пабе: «Говорите по-английски!»…

Что касается Мелины, то она была родом из бывшей ГДР. От своих западных ровесников она ничем не отличалась, кроме этих самых своих фантазий да более ответственного отношения к работе: она еще ни разу ни одному клиенту не обещала чего-то, чего делать не собиралась, как это частенько делают в Ирландии. Она безумно обожала сериал «Друзья», при виде которого я обычно сразу выключаю телевизор - так меня тошнит от фальшивой его веселости с наложенным смехом и от глупости его героев, - и ежедневно пыталась нам рассказать, кто там с кем опять переспал, несмотря на то, что большинство этот сериал тоже смотрело, а меньшинство, которое не смотрело, значит, и не желало об этом знать. Я не перебивала ее, просто думала в это время о своем.

Фантазии заносили Мелину далеко - то у нее был папа-араб, но мама не захотела жить в гареме, то они «голодали в ГДР», и им «приходилось воровать с колхозного поля картошку» (я была в ГДР в 1989 году, когда, как она уверяет, и происходила «картофельная сага», - и хорошо помню полные, по нашим советским понятиям, берлинские магазины!). Так что когда Мелина, глядя на нас своими большими, честными глазами, начала вспоминать, как они с мамой «боялись, что за это их расстреляют», я не выдержала и фыркнула. Но ведь другие в офисе этому верили!

Кто? Ну, например, Марк. Он верил всему, что читал в бульварных газетах - и тоже очень любил зачитывать их нам громко, вслух, как будто все мы были неграмотными. Голова у него в буквальном смысле была в несколько раз меньше его огромного зада, из-за чего он напоминал мне диплодока. Он верил и в «оружие массового поражения», и в «советскую империю зла», и, наверное, в инопланетян….

-Русские опять продали ракеты Ирану!,- громогласно сообщал он из-за своего стола, поглощая жирный гамбургер во время ланча. - А еще в Британии - 400.000 нелегальных иностранцев! Живут за наш счет, понимаешь, гады!

В нашем офисе «иностранцев» было всего двое - я и Мелина. И нелегальными мы вовсе не были. Не говоря уже о том, что мы вовсе не жили за его счет. Но он неизменно при этом поглядывал на нас.

Был у нас в офисе и еще один «человек-гора» (по своим физическим размерам) - Мартин. Высокий, толстый, с маленькими глазками. Когда мы, новое пополнение в фирме, впервые вошли в офис, Мартин сразу начал знакомиться со всеми девушками. Всем им он задавал стандартный набор вопросов, принятых в такой ситуации: в каком университете Вы учились, какие у Вас планы на будущее? Когда же очередь дошла до меня, он спросил меня вовсе не насчет законченных мною университетов - хотя как раз тут-то мне было бы что ему рассказать.

-А ты, конечно, здесь замужем? - спросил он.

- Нет, я в разводе в Голландии! - ответила я, ему в тон. Он смешался, как сбитый с заданной программы робот, и больше уже не знал, что спросить…

Мартин был странный тип. На словах он говорил все, как полагается. Ничего «политически некорректного». Но проглядывало в нем что-то такое болезненное, почти патологическое. Например, когда он описывал мне, - и не я подняла эту тему!- что теперь, когда нет паритета, может Америка сделать с Россией. При этом он якобы Америке вовсе не симпатизировал и даже подчеркивал, что его любимый художник - Кандинский. Но проскальзывала в его словах какая-то животная радость прячущегося в кустах импотента, наблюдающего за изнасилованием. Сам не может, а слюнки пускает от наслаждения. Хотя ему лично от этого ничего не перепадет. Просто есть такой тип - слабых, которые чувствуют себя сильными, подтявкивая из-за чужой спины… Для их оргазма достаточно наблюдать, как насилуют другие.

Он свободно разговаривал по-немецки (несколько лет проработал в Германии на заводе для языковой практики) и немного понимал поэтому голландский, но о Голландии отзывался критически. «Развратники они там все!» В нем говорило - во всяком случае, публично - католическое воспитание его строгих родителей, но как же хохотала Мелина, когда в его отсуствие она искала необходимый нам для работы документ на его столе, а наткнулась на кассету с голландской порнухой!

- Смотри, смотри, наш праведник-то, ха-ха-ха! А ты знаешь, что он говорил вчера Марку в коридоре?

- Ну что?- спросила я без особого интереса.

- Что у него дома под постелью есть тайник, в котором он прячет от родителей такие вот штучки. И что на одной из них был турок с таким огромным… А не «голубой» ли наш Мартин?

- Может быть, только он сам об этом не знает и будет из последних сил себе это отрицать, чтобы не расстроить родителей. Они у него знаешь какие!- вмешалась наша ирландская коллега Виктория.

- Какие?

- Ну, как-то раз он поехал отдыхать с девушкой, так родители настояли, чтобы он и она жили в гостинице в разных комнатах…

- Мартин? С девушкой? Не верю!- воскликнула Мелина. - Он даже в отношении своего брате-докторе уверен, что все девушки охотятся за ним только ради денег, но его брат, по его словам, «не такой дурак». А ваш Мартин - я не удивлюсь, если он еще никогда…

Тут вошел Мартин, и она оборвала себя на полуслове.

К слову говоря, судя по всему, он Мелине нравился. Судя по всему, нравилась и она ему. Частенько он заговаривал с ней по-немецки, говорил ей немецкие комплименты, а один раз даже подарил букет роз. Правда, с тех пор, как она начала рассказывать нам о своем папе-арабе, мне показалось, что Мартин смотрел на нее как-то по-другому… В офисе у нас была уборщица-африканка, приходящая обычно в последние полчаса нашего рабочего дня. Я заметила, что когда она протирает стол Мартина, он весь сьеживается в своем кресле, словно боится ее.

-Чего это он? - спросила я как-то Викторию.

-Ну, ты понимаешь, он серьезно уверен, что у всех африканцев СПИД, вот и боится заразиться…

-Серьезно уверен???

-Да, он так считает, что все мужчины-африканцы - торговцы наркотиками, а женщины- проститутки, потому что чем. им еще заниматься…

-Это откуда же у него, интересно, такие взгляды? Они что, многих чернокожих знает лично?

-Да нет, просто нас в Ирландии так воспитывали, мы всегда в школах собирали через церковь деньги «для бедных черных младенцев» в далекой Африке, а теперь, когда «черные младенцы» оказываются тут, среди нас, то не всем это нравится, и…

-А для бедных русских вы там ничего в вашей церкви не собирали, а?

-Нет, что ты, русские - это коммунисты, а коммунисты, как нас учил наш священник, - это дьяволы во плоти, и я так рада, что вы теперь свободны…

Я молча отошла от нее. Да, у нас об ирландцах все-таки знают немного больше. По крайней мере, те, кто этим интересуется, мог найти для себя достаточно информации. Как нашла ее в свои школьные годы для себя об Африке я. У нас был даже парень, больной церебральным параличом, который свободно говорил по-ирландски и прекрасно пел ирландские песни! Здесь бы его просто зататарили с детства в какой-нибудь приют, названный именем того или иного святого – и всего делов... Да чего тут за примером далеко ходить, - ведь вот они, «цивилизованные», вживую, рядом со мной! «Зиг хайль, Мелина!», «задницы по стульям», « а ты, конечно, здесь замужем?»…

...Честно говоря, в то, что НАТО действительно начнет бомбить Югославию, я не верила до последнего дня. Не знаю, почему. Просто отказывалась поверить, что они уже до такой степени распоясались и считают себя совершенно безнаказанными - хотя если размышлять логически, все к тому шло.

Когда в Югославии шла гражданская война, я не очень следила за ее событиями - в моей собственной жизни тогда происходили свои драмы, хотя, конечно, и не такого масштаба. К тому же мои мозги в тот период были достаточно пропесочены толерантностью, чтобы я попыталась, на западный официальный манер, «не выбирать сторон». Но как их было не выбирать, когда стоило только выехать за пределы «цивилизованного мира», чтобы осознать, что и сам хваленый Запад в том конфликте был далеко не нейтрален и с самого начала выбрал себе сторону, которую он поддерживал, причем не только и не столько словами? Все те ужасы, которыми пугали на ночь своих обывателей западные СМИ, рассказывая им о «кровожадности сербов», у нас дома рассказывали и о хорватах, и о мусульманах - причем их преступления против мирных жителей тоже были задокументированы. Но на «нейтральном» и «объективном» Западе о них почему-то молчали в тряпочку. Вот вам и вся объективность... Как тут было не выбрать сторону – и не из-за какой-то религиозной близости или исторических связей, а хотя бы даже из одного только чувства вопиющей несправедливости и двойных стандартов?

…Моим первым чувством, когда натовские стервятники напали на то, что еще оставалось от Югославии, стал страшный гнев. Такой страшный, что он буквально душил меня, не находя себе выхода: это дома можно было обсуждать такие вещи с коллегами на работе, а здесь попробуй только – «пойдут клочки по закоулочкам»...

Но гнев не остыл и не оставил попыток прорваться наружу. Смотреть телевизор стало просто физически невозможно. Мне хотелось разбить его, когда я видела на экране наглую морду Мадлен Олбрайт, которую когда-то приютила в качестве беженки гостеприимная югославская земля. Не говоря уже о сексуально озабоченном красноносом Клинтоне и о Блэре, у которого как только начинаются бомбежки, глаза разгораются бешеным огнем, словно у наркомана, получившего очередной «fix» 9 .

Западный обыватель – такой, как, к примеру, Марк - склонен верить официозу так слепо, как ни одному идеологическому отделу ЦК КПСС и не снилось. Мы, советские люди, не так вопиюще наивны в этом отношении – не только и не столько потому, что с детства научились искусству чтения между строк, сколько потому что благодаря широкому базису нашего образования, в котором учили не только тому, что может пригодиться, а системному подходу к вещам, мы умеем самостоятельно рассуждать и приходить к выводам. И поэтому забросать нас шапками, вроде утки о 100.000 исчезнувших косовских албанцев,  о которых истерично вопил американский министр обороны Коэн, просто невозможно.

Официозная ложь о бомбах, защищающих права человека быстро стала мне поперек горла. Так же, как и американские фильмы-боевики, западные средства массовой информации – это insult for my intelligence. И я активно начала искать альтернативные источники информации...

Так я с новой стороны открыла для себя интернет - не как хобби для развлечения от скуки, а как место, где можно встретить единомышленников и узнать, что на самом деле происходит в мире... Югославы в интернете рассказывали нам о том, как НАТО бомбит больницы и школы, как убивает бабушек на рынках и маленьких девочек - в ванной комнате их собственного дома. Больше того, не только рассказывали... Когда я впервые увидела фотографии жертв натовских налетов - не отретушированные никакими «фотошопами», мне было физически дурно...

После этого выражение «защита прав человека» стало восприниматься мной как что-то невероятно грязное, почти ругательство. Так же, как и «демократия», и «свобода». Западом давно уже были испохаблены все эти замечательные слова.

...Зачастую только став взрослым, осознаешь всю глубину прочитанного в детстве.

Глядя на натовские выходки в Югославии, слушая бредово-наглые речи

Джеми Ши, невольно вспоминала я небольшую советскую детскую книжку писателя
Анатолия Мошковского «Пятеро в звездолете», герои которой, школьники с Земли, оказались на планете, населенной роботами. Они сначала и не подозревали об этом; напротив, они были в восторге от необычайной организованности, эффективности, энергичности инопланетян, чистоты их улиц и прямолинейности их дорог, их подтянутости и не сходящих с их лиц неизменных жизнерадостных улыбок. Правда, на планете не было цветов, а на вопрос о них инопланетяне никак не могли понять: о чем, собственно, идет речь: а что это? Их едят? Или используют в качестве сырья? Но это нашим ребятам показалось мелочью: главное - тут такая цивилизация!

Потом, когда единственный оставшийся на планете в живых местный житель смог рассказать землянам, куда они попали, и кто их окружает, а главное - что нужен-то роботам всего-навсего их звездолет, чтобы и другие планеты превратить в подобие этой, и землянам пришлось бежать от «гостеприимных» андроидов, и происходит в книге та знаменитая сцена, которая сразу же приходит мне на ум при одном только виде Джеми Ши, Билла Клинтона, Тони Блэра, Мадлен Олбрайт и всей этой братии. Догоняющие наших героев роботы зверски избивают одного из них - кстати, того самого, который больше всех восхищался уровнем развития их цивилизации, - и при этом не прекращают улыбаться и все твердят: «Мы вас любим!» И тогда избиваемый космонавт произносит свою знаменитую фразу: «Я ненавижу их! Они бьют меня, а сами все клянутся в любви!»

Ну точно как НАТО. Один к одному.

Североатлантический альянс и его расширение, видите ли, не угрожает России. И война в Югославии ведется против президента Милошевича, а не против югославского народа, как пишут эти андроиды в своих пестрящих многочисленными ошибками листовках не сербском языке, которые они разбрасывают вместе с бомбами в качестве «объяснения в любви»!

С роботами из книжки, к счастью, справиться было просто: у них на спине была кнопка, с помощью которой они элементарно выключались. Только они сами об этом не знали. И поэтому «обезопасить» их не представляло большого труда. Эх, если бы только и с командой Клинтона и Блэра можно было так просто расправиться...

Не одну меня, к слову, посещала мысль о нечеловеческом характере натовских "героев": один югославский мальчик тоже все спрашивал свою маму, а кто же это бросает на них бомбы? Злые роботы - как в кино «Терминатор»? «Да нет,- ответила ему мама, - к сожалению, они живые...»

А гениальное, на мой взгляд, произведение нашего детского писателя Николая Носова «Незнайка на Луне»!. Тот, кто плохо себе представляет, что такое жизнь при капитализме, а Ленина или Маркса считает трудным для понимания или скучным для чтения, - пожалуйста, возьмите и перечитайте эту книгу! Это - энциклопедия капиталистической политической, экономической и повседневной жизни, написанная простым, доступным даже детям языком. В ней есть все - от симпатичных вроде бы ребят Миги и Жулио, сбегающих с собранными денежками акционеров, подобно начальству АО МММ - до внезапно разбогатевшего Пончика, который так же быстро вновь нищает, потому что не понял жестокого монополистического характера капиталистической конкуренции. От коротышек, подставляющих свое лицо под удар мячом за деньги - на потеху тем, у кого они есть - и до Козлика, арестованного за то, что он понюхал бублик в магазине (в Ирландии как раз тогда разразился скандал из-за того, что молодая безработная девушка была посажена на 6 лет в тюрьму за кражу дамской сумочки, а в то же время процветающий архитектор, который в пьяном виде насмерть сбил машиной женщину, мать двоих детей, был отпущен на свободу всего через год - по личному ходатайству премьера Ахерна...). От «дешевой» гостиницы, в которой, оказывается, за все, вплоть до струи горячей воды надо отдельно дополнительно платить - до полиции, которая открыто признает, что известный гангстер Красавчик может купить ее всю с потрохами...

Но самая интересная глава "Незнайки на Луне" посвящена Дурацкому острову. На этот остров свозят тех бедняг, которые жили "не по нормам общества" – в том числе бедняков, не имеющих крыши над головой или ботинок.

На острове с ними очень хорошо обходятся: кормят, поят, не заставляют работать, всячески развлекают (бесплатные кино, аттракционы и т.п.). В результате этого со временем коротышки, отвезенные на остров, сами того не замечая, превращаются в баранов! Которых потом и отдают местным богачам - для стрижки с них шерсти... И возврата в нормальный, человеческий мир с этого острова нет...

Я каждый день вспоминаю эти строчки, глядя вокруг себя. Глядя на то, как с детства "прочищают мозги" людям на Западе; глядя на то, как отбарабанивают тексты увиденных по телевизору реклам дети; глядя на то, как люди здесь с младенчестваотучаются думать самостоятельно и начинают верить, что то, что они прочитали в газетах - это и есть их собственное мнение... Но еще более горько осознавать, что в такой вот Дурацкий остров западная пропагандистская машина стремится превратить и нашу Россию, пытается сделать из нашей молодежи «НЕЗНАЕК НА ЗЕМЛЕ» - ничего не знающих про нее, свою Землю, про родную историю; подобных тем бедняжкам, что развлекались себе бездумно на Дурацком острове, пока не превратились в баранов...

…Много лет назад я была таким же , как тот космонавт из первой книги - когда меня послали по обмену в Голландию, известную также как Нидерланды, и в эти 2 месяца я не уставала восхищаться ее организованностью и чистотой. Я тогда еще не распознала роботов. Потом, когда я вновь оказалась в той же стране, через очень короткий промежуток времени я открыла для себя, что то, чему нас учили в школе, в институте, дома, в советском обществе вообще, - вовсе не пустые слова, не пропаганда, как бы скучно нам это ни бывало иногда выслушивать, - а действительно реальность этого мира.

Я долгое время не могла спокойно проходить мимо бездомных. Я долгое время не могла понять, почему это по закону можно людям, которые помоложе, за такую же работу платить в 2-3 раза меньше, и почему из-за этого те, кто старше, не имеют возможности найти ее вообще. А к тому, что многие люди мечтают стать такими как Билл Гейтс, «купаться в деньгах и ничего не делать», как они выражаются, мне не привыкнуть никогда. Ну просто совершенно не привлекает меня такой паразитический образ жизни, ни с одной стороны. И не считаю я признаком ума умение выкачивать деньги из других людей любой ценой.

Но этого уже не понять Незнайкам Нового Мирового Порядка. Как им объяснить? Как объяснить, что война в Югославии измеряется для нас не тем, что «ракета, которая стоит полтора миллиона долларов, разбивает здание, которое стоит 30.000, а это значит, что мы, натовцы, проигрываем» (как выразился один знакомый американец), а тем, что 4-летний югославский мальчик Джордже в городе Чачак ложится спать в шапке, а на вопрос мамы, почему он ее не снимает, отвечает: "Это чтобы бомба не упала мне на голову!". Измеряется слезами матери 3-летней Милицы, погибшей в пасхальное воскресенье сидя на горшке перед сном у себя дома...

В интернете я познакомилась с Радмилой- сербкой-доктором, живущей в Черногории. Черногорию бомбили тоже, но не так сильно: Запад надеялся в недалеком будущем подкупить ее на откол от союза с Сербией. В Сербии у Радмилы остались родители и сестра с семьей, да и на Подгорицу бомб упало тоже предостаточно...

Наше общение очень быстро стало для нас обеих необходимым как воздух. Я просиживала дома в интернете чуть ли не все ночи напролет - именно по ночам натовцы бомбили больше всего, и Радмиле было так страшно.... Она говорила, что мои письма помогают ей выжить. С другого конца интернета то и дело приходили короткие, полные отчаяния записочки:

«Ну вот, кажется, началось... Я слышу, как гудят в воздухе их бомбардировщики... Начинается сирена ПВО... Один взрыв, второй, третий... В доме дрожат окна. Мама, мамочка, только не сейчас! Я не хочу умирать! Что будут делать без меня родители? Они уже совсем старенькие... Но пусть лучше сбросят бомбу сюда, чем на Чачак... У Снежаны сыночек совсем еще малыш...»

А в это время с экрана важный, как мышь, надувшаяся на крупу, Клинтон вещал, что он- друг сербского народа, и что бомбы направлены только против бяки президента Милошевича...

В современной войне есть что-то особенно психически ненормальное: ну разве можно себе представить корреспондента фашистской Германии, ведущего прямой репортаж из бомбардируемой немцами Москвы? Сам тот факт, что западным коррепондентам разрешили в Белграде в тот момент находиться, по-моему, служил лишь легитимации бомбардировок, делал их более приемлемыми в глазах западной публики - ведь они выбирали согласно вкусам своих хозяев, что показывать и о чем и как говорить.

Создавалось впечатление, что война - это какое-то развлекательное шоу, сродни футбольному матчу. Если бы я была югославским президентом, выгнала бы всю эту шатью-братью в первый же день бомбардировок из моей страны поганой метлой. Почему все как загипнотизированные боятся какого-то мифического «мирового» (читай- западного!) «общественного мнения» - насквозь проплаченного и создающегося в глубоко запудренных мозгах?

...Каждую ночь я возвращалась к компьютеру, мысленно молясь, чтобы Радмила не погибла за день и отозвалась на мое письмо. Если от нее ничего не было в течении часа, я не находила себе места.

Наверно, в те дни у меня слегка поехала крыша. У меня не укладывалось в голове, как можно продолжать спокойно жить, смотреть какие-то сериалы и ходить по вечерам по барам, напиваясь «Гиннесом», когда совсем рядом с нами, в Европе, бомбы дружественных твоему государству держав убивают детей и беременных женщин. Фото такой женщины, погибшей в разбомбленном НАТО поезде, стояло у меня перед глазами - когда я видела смеющихся как ни в чем не бывало коллег, лепечущих друг другу какие-то глупости. Даже в выходные, когда я куда-то ехала в автобусе, я так живо представляла себе, что чувствуют сейчас люди в автобусе где-нибудь на дорогах Югославии, не знающие, в какой момент их начнут бомбить, что у меня на глазах выступали слезы...

Странное дело- ведь войны на нашей планете все это время не прекращались,и я знала об этом, и знала о страданиях людей, но ни одна война не оказала на меня такого эмоционального и политического воздействия, как эта... Неужели и в самом деле только потому, что сербы- наши братья? Или же потому, что помимо моей собственной воли, где-то глубоко в моем подсознании засел евроцентризм, и то, что не так удивляет и поражает, если происходит где-то на другом континенте, приводит в ужас, если это разворачивается вдруг на континенте твоем?

Нет, нет, думаю, что и не в этом было дело! А в том, что с уродливого лица «всего мирового сообщества» окончательно упала умильная, улыбчатая, украшенная «общечеловеческими ценностями» маска. Одно дело - знать о хищнической природе империализма по книжкам и другое - видеть его перед собой лицом к лицу без прикрас... Лучше один раз увидеть,чем два раза услышать или прочитать. К сожалению...

До югославских событий я относилась к Соединенным Штатам почти равнодушно. Без симпатий, конечно, но и без такой неприязни, что «кушать не могу». Это неправда, что нас воспитывали в ненависти к янкам. У меня не было иллюзий насчет того, что они из себя представляют - но мое отношение к ним раньше, в советское время, вполне вписывалось в рамки «нас не трогай- мы не тронем!»

А теперь я окончательно поняла, что они не могут существовать без того, чтобы не трогать - и нас, и все другие страны. Как глист - солитер. И мое отношение к ним изменилось соответственно. Я вновь почувствовала то холодное «значит, вы вот так? Тогда мы сделаем для себя соответствующие выводы...», что я впервые ощутила, когда мне пришлось не на жизнь, а насмерть бороться с Сонни... Именно так. Не надо истерик и топанья ногами. От них толку мало - так же, как от всех этих демонстраций. Демонстрации нужны больше для успокоения собственной совести: я сделал, что мог, кто может, пусть сделает лучше... Как насчет того, чтобы «глаголом жечь сердца людей»?

В эти дни я поняла две вещи- взаимосвязанные. Во-первых, что от политики никуда не убежать. Как бы она ни была тебе отвратительна, если ничего не делать, не вмешиваться, жить по принципу «моя хата с краю», если прятать от нее голову в песок и давать все за тебя решать другим - Клинтонам, Ельциным, Блэрам и так далее, - то вот к чему это приводит...

И во-вторых, я как никогда осознала верность слов Ленина – «жить в обществе и быть свободным от общества нельзя». Это я особенно остро ощутила в ходе антивоенных демонстраций, которые, как я надеялась, все-таки дадут какой-то выход моему гневу... Когда сталкивалась с дублинскими бабушками, которые тоже были против бомбардировок - но только потому что «теперь-то уж Милошевич всех бедных албанцев точно этнически вычистит». И волновала этих приличных с виду старушек только судьба албанских беженцев: что будет, если НАТО не разглядит сверху, кто там албанец, а кто -нет. Бомбить людей других национальностей в Югославии для них было вполне приемлемо. Бабушки не могли быть свободными от своего лицемерного общества. Видно, это тот же менталитет, что ныне вспоминает только о людях одной-единственной национальности изо всех погибших в гитлеровских концлагерях...

На демонстрации я впервые встретила ирландских левых. Это были буйные головы- троцкисты. До этого я никогда с троцкистами не сталкивалась.

… Их можно увидеть вообще на каждой демонстрации. По любому поводу. У них всегда были готовы соответствующие плакаты, они - профессиональные скандирователи: с «запевалой», разученным текстом и хором. Это единственное, что они делают профессионально и с удовольствием: шумные манифестации - их специальность. Их методы вербовки в свои ряды чем-то неуловимо напоминают методы «свидетелей Иеговы» - и к этому сводится, собственно, любая демонстрация для них, к призыву «Вступайте в наши ряды!»

Они гораздо охотнее, чем.что-либо ещё критикуют других левых - за недостаточный, по их мнению, радикализм. То есть, за что, что для тех главным являются не героические крики на улицах, а мелкие, повседневные, скучные, «нереволюционные» дела по повседневной помощи местным жителям, по их огранизации и воспитанию в них веры в свои собственные силы решать свои собственные проблемы. Создавалось такое впечатление, что их главный враг - именно эти левые, а вовсе не мировой капитализм, который, если их послушать, дышит на ладан и вот-вот все равно отбросит копыта, ибо не за горами всемирная революция, Грозная и Прекрасная, которая в один светлый день просто вот так возьмет себе и произойдет, как Судный День. А главное оружие в борьбе - шум, ибо победить мировой капитал можно только как следует надавив на его барабанные перепонки.

Так я познакомилась с Терезой - классическим примером такого революционера, который громко кричит в ожидании Светлого Будущего.

Тереза была абсолютно честная, глубоко убежденная в правоте своих идей и идеалистичная молодая девушка, с короткой, как у пацана, стрижкой. Сначала она ухватилась за меня двумя руками: не только из-за страстного желания пополнить свои ряды, но я из-за того, откуда я родом: Тереза никогда ещё не видела живых русских. Она тут же обильно посыпала цитатами из Троцкого и попыталась заверить меня, что главная ошибка нашей страны была в том, что мы не дождались мировой революции. Этой закутанной в палестинский платок ветлоглазой молодой девушке в солдатских ботинках, не испытавшей на себе ничего из того, черезо что прошли наши отцы и деды ради того, чтобы мое поколение могло бесплатно учиться, лечиться, не должно было с детства бродить по помойкам и мыть машины богатеев, не было никакого дела до реальных достижений нашего далеко, конечно, не безупречного социализма: для нее он просто-напросто вовсе не существовал никогда, была только «бюрократическая диктатура», хотя большинство из тех вопросов, за которые её товарищи здесь борются с помощью собственного горла, у нас в стране были уже решены.

Может, это-то им и кажется таким негативным?

Как посмели мы разрешить эти социальные вопросы своим трудом, а не дождавшись их громких криков?

Соскучившись по марксистской терминологии ( нечасто здесь услышишь от простых смертных слова о диктатуре пролетариата и об интернационализме!), я провела в их компании некоторое время – на демонстрациях. Пока меня не добили морально две вещи: первая - полная безрезультатность и бессмысленность одних только громких криков (я быстро поняла, что мне мало было только «спустить пар» в адрес Билла Клинтона и НАТО!) и почти религиозное ожидание революции, которая придет и всех спасет, без малейшего желания пошевелить хоть пальцем, чтобы эту революцию подготовить. Вторая - нежелание этих молодых людей знать о том, какой была в действительности жизнь в моей стране, СССР. Ибо это не вписывается в заложенные ими в их собственные головы схемы. Для них СССР - такое же, если не большее зло, чем мировой капитализм, и они готовы были заткнуть уши, услышав, что брат моей бабушки, проведший долгие годы на лесоповале на Урале и в конце концов там и осевший, потерявший свою семью (жена бросила его, когда он стал «врагом народа»), никогда ни словом дурным не обмолвился о нашей стране, о революции или о других коммунистах. Не было в нем ни грамма антисоветизма, ни капли горечи, ненависти к «системе» и жалости к самому себе, и он, будучи уже реабилитированным, продолжал оставаться таким же убежденным большевиком-ленинцем, каким и был всю жизнь.

Это было не то, что они хотели услышать!

...Так или иначе, но я была буквально одержима происходящим на Балканах. Даже на работе я не могла думать ни о чем другом. Я ежеминутно следила через интернет за новостями. Я переводила то, что мне удалось узнать и рассылала это друзьям и знакомым. Мне было известно такое об этой войне, о чем и не подозревали вечно жующие Марки и смотрящие своих «Друзей» Мелины. И функционировать среди них мне становилось все труднее.

Я вспоминала слова Маяковского: «Единица вздор, единица ноль, один — даже если очень важный — не подымет простое пятивершковое бревно, тем более дом пятиэтажный».

Если я всерьез не хочу мириться со сложившимся порядком вещей, мне необходимо найти себе единомышленников.

Обжегшись на троцкистах, я не оставила своих планов. И вот тогда-то я впервые вспомнила о единственной ирландской партии, которая была мне знакома в советское время....

Шинн Фейн!

О ней стыдливо молчали ирландские радио и телевидение. А если и вспоминали, то с с таким выражением лица, словно это была какая-то постыдная ирландская заразная болезнь, которую надо ото всех скрывать.

Честно говоря, я не понимаю, как можно стыдиться того, что люди борются за независимость своей родины от империалистической державы. Может, партизанам во время Великой Отечественной тоже надо было сначала провести опрос общественного мнения, особенно за рубежом, стоит бороться с «фрицами» или нет? Причем борьба-то в Ирландии идет не просто за независимость, а за ее воссоединение. Вся Европа только что бурными, продолжительными аплодисментами, переходящими в овацию и салютом встретила объединение Германии. А вот объединение Ирландии почему-то - смертный грех. Может быть, разница-то в том, что Германия воссоединилась на чисто капиталистической основе, а Шинн Фейн провозглашает своей целью республику социалистическую?... Раз их так боится «эстаблишмент» - верные друзья натовских гостеррористов - они, должно быть, стоящие люди!

Я знала, что Шинн Фейн тоже протестует против этой войны. Но разузнать о них побольше мне было не у кого. Люди в Дублине хватались за сердце при одном только названии этой партии. Подавляющее большинство их никогда не бывало на севере Ирландии и не собиралось туда даже под угрозой расстрела. Обращаться к самим шиннфейновцам напрямую мне было как-то неудобно. Дело было даже не в том, что они националисты, а я не ирландка. Просто наверняка они не доверяют посторонним - и правильно делают!

Кое-где в центре города можно было купить шиннфейновскую газету «Ан Фоблахт», но тоже чуть ли не из-под полы. В конце концов я решила, что это и есть самый легкий способ узнать хотя бы немного для себя побольше. И в том же номере увидела объявление о курсах ирландского языка...

А что, это идея... Тем более, что ирландский мне давно хотелось выучить. Лучший способ проявления уважения к народу-хозяину со стороны новоприбывшего - это освоение его языка. Даже если тебя никто не заставляет это делать и даже если на нем говорит только меньшинство населения.

В назначенный день я очень волновалась - у меня было такое чувство, что я иду по меньшей мере на подпольное собрание. Кто знает, какие они люди, и как они встретят меня...

Когда я волнуюсь, я обычно прихожу туда, где мне надо быть, раньше времени. Так было и на этот раз. Я вышла из автобуса неподалеку от пивзавода «Гиннесс». Уже стемнело. Несмотря на то, что было начало апреля, оказалось холоднее, чем зимой - такое в Ирландии бывает. Я нашла нужный мне адрес - и оказалась перед закрытой дверью полуподвального помещения одного из социальных домов-многоэтажек. Социальные дома в Дублине - картина неприглядная. Непривычному человеку можно даже испугаться. Но я бояться на улице не привыкла - с советских времен, и даже 10 лет жизни при капитализме не могли этого изменить.

Я подергала дверную ручку. Нет, точно, заперто. А до 8 часов еще почти 40 минут... Я же тут закоченею! Но делать ничего не оставалось: пришлось ходить вокруг двери кругами. Минут 10 проходила я так, когда ко мне вдруг подошел высокий толстый усатый мужчина, похожий на запорожского казака.

- Вы на занятия по ирландскому? –у него был сильный дублинский рабочий акцент.

Я только кивнула.

- Финнула звонила что запаздывает. Она всегда запаздывает. Не с кем было оставить ребят.

Я понятия не имела, кто такая Финнула, и каких ребят ей было не с кем оставить, но на всякий случай еще раз послушно кивнула.

- Раньше чем к половине девятого она не подъедет. Поэтому и послала меня предупредить народ. Вы тут замерзнете совсем. Пошли ко мне, что ли? Я тут за углом живу.

Я еще раз – не без некоторого колебания - посмотрела на него и на его руки в политических наколках.

-Ну ладно, пошли...- нерешительно сказала я.

... ... А еще через час я уже хохотала в компании своих новых знакомых - эксцентричного пожилого полу-итальянца, полу-ирландца с классическим ирландским именем Падди, который, наверно, в молодости был красавцем, розовощекого студента из Голуэя, которого звали Донал, учительницы - Финнулы, маленькой, худенькой и тарахтящей со скоростью пулемета «Максим», ее дочки Оньи, девочки лет 10, которая свободно говорила по-ирландски, но и на английском за словом в карман не лезла, уже знакомого мне Коннора - ирландца казацкой наружности и не пожелавшего нам представиться черноволосого бородача, похожего на испанца. Хотя урока настоящего не получилось. Для этого Финнула была слишком хаотична. Кто-то притащил с собой гитару, и народ начал увлеченно петь. Потом выяснилось, что некоторые из нас уже немного по-ирландски знают - наверно, только я одна не знала совершенно ничего.

Сказать, что ирландский язык совершенно не похож на английский - это почти оскорбление. Он и не должен быть на него похож! Он не похож ни на один из известных мне языков - и очень красив на звук. Другое дело, что никто так никогда и не объяснил мне правила его написания, и я осваивала их как осваивает дно незнакомой реки человек, постепенно в нее заходящий – медленно нащупывая одной ногой подводные камни. Все ирландцы в какой-то степени изучают ирландский в школе - беда только в том, что его преподают там как какой-нибудь церковно-славянский. Говорить на нем не учат, читают какие-нибудь скучные куски, вроде отрывков из библии - и таким образом совершенно убивают у детей к нему интерес. Итальянец Падди когда-то хорошо говорил по-русски и, познакомившись со мной, начал усиленно вслух вспоминать русские фразы. А бородач-инкогнито достал из кармана какую-то кипу листочков, отпечатанных на машинке:

- Вот, это копии наших занятий по ирландскому в тюрьме...

Какой уж тут урок! Но главная проблема оказалась в том, что Финнула, подобно моему бывшему супругу, была из тех, кто несмотря на собственные познания в предмете, не умеет передавать это другим... Кончилось тем, что каждый говорил свое, все друг друга перебивали и никто ничего нового не узнал. За исключением того, конечно, что мы все узнали друг друга. Бородач оказался сбежавшим несколько лет назад из британской тюрьмы бойцом ИРА, который находился на свободе условно: ему каждую неделю надо было ходить в полицейский участок по месту жительства - отмечаться.

Видя, что так у нас ничего не получится, Падди попытался взять уроки в свои руки, и на следующий раз он принял бразды правления.

-У меня очень неортодоксальный метод обучения, - предупредил он, - Но зато он действует безотказно. Мы будем... кричать.

- Как кричать? Что кричать? И главное- зачем кричать?

- Ирландские слова и выражения. Я вас буду им учить, и мы будем их все хором повторять. Все громче и громче и все быстрее и быстрее. Не спрашивайте, почему, но на корочку у вас прекрасно все запишется! Покричим так пару месяцев - и вы у меня заговорите по-ирландски как миленькие.

Предоставляю вашему собственному воображению нарисовать себе картину того, как прошел наш следующий урок... Но Падди был прав - слова и фразы после этого прекрасно запоминались. Плохо только, что трудно было запомнить, что именно какая именно из них означает!

Вот так я впервые оказалась в кругах, близких к Шинн Фейн...

...Дышать на работе мне становилось все труднее, особенно когда Марк начинал свое ежеутреннее ритуальное чтение газет вслух. Мне казалось, что я и мои коллеги существуем в каких-то параллельных друг другу мирах, единственная точка соприкосновения которых - это совместное пребывание в офисе.

Впервые в жизни я сознательно бойкотировала «МакДональдс». Когда Мелина протягивала мне очередной глянцевый номер «Космополитена», думая, что этим делает мне приятное, я смотрела на нее так, словно она свалилась с Луны - и ничего не могла с собой поделать. Мои мысли были далеко, в Белграде, где 20 мая натовская «умная бомба» поразила родильное отделение больницы «Драгиша Мишович». В это время у четверых женщин шли родовые схватки. Одной делали кесарево сечение. Она была ранена, и ее ребенок в конце концов увидел свет в подвале, под звуки падающих бомб... Да здравствуют права человека!

23 апреля натовцы убили больше двадцати работников белградского телевидения. 5 мая уничтожили крупнейший в Чачаке вполне мирный завод, лишив работы 5000 человек и убив при этом 74-летнюю бабушку. Я видела ее фото – с открытым ртом и удивленными мертвыми глазами.. Про 87 албанцев, погибших от руки НАТО в Корише, и так все на Западе знают... А про то, что 12 апреля в Куршумле были убиты11-месячная Бояна Тосович и ее отец? 16 апреля - 3-летняя Милица Ракич? 26 апреля - 5-летняя Арла Луджич в Липляне 10 ? Список можно продолжать и продолжать.

На одном из осколков бомбы, найденной в Кралево, каким-то не в меру грамотным дуболомом Урфина Джюса 11  было написано: «Ну как, вы все еще хотите быть сербами?»

А в это время мои коллеги как курица с торбой носились по офису с идеей «ламинированного списка» 12 ...

….Когда я уже твердо решила с этой работы уходить, Мелина вернулась после уикэнда в офис с красным носом и в слезах.

-Что с тобой, Мелина? - спосили мы.

-Представляете, он, он…- она заплакала.

-Кто он?

-Мартин! Он пригласил меня к своим родителям на уикэнд в Майо - и только чтобы расспросить, правда ли это, что мой папа - араб…

-А ты?

-…А его родители сказали мне, совершенно искренне, доброжелательно так: «Вы такая милая девушка. Как же так получилось, что Ваша мама вышла замуж за араба?»… После этого я убежала на автобус… А они так и не поняли, что такого они сказали….

-Мелина, ну что ты так переживаешь, ты же знаешь, какой он…

-Значит, не знала! А еще он попытался меня поцеловать и при этом говорил со мной по-немецки так, словно он - нацист времен войны. Понимаете, девочки, он так вошел в эту роль… Он действительно ТАК думает! Он говорил, как Геббельс! Даже с тем же акцентом! Он психопат!

-Мелина, между нами, девочками: твой папа и правда араб?

-Вот, и вы туда же…

-Нет, мы вовсе не туда же. Но мы не думаем, что это правда…

-Неправда, конечно… Но раз он не может любить меня такой, как есть… - И она опять зарыдала. - Уеду в Австралию! Но сначала я ему отомщу!

-А почему именно в Австралию?

-Потому что там настоящие парни - не такие зависящие от родителей маменькины сынки, как ирландцы!

-Хм-м-м…

Но Мелина уже для себя все решила, и никому было ее не остановить.

Через две недели после этого Мартин подал заявление об уходе с работы. И сразу же ушел на больничный. Мелина сияла.

-Что ты с ним сделала, дорогая? - спросила Вики, - Как тебе это удалось?

-Он уезжает в Германию, хи-хи-хи! Теперь в Ирландии одним расистом станет меньше! - Мелина не скрывала своего торжества.- Я взяла все его любовные электронные письма, которые у меня были, распечатала и отправила их его маме. А он там описывает, какие у него консервативные родители, и что бы он со мной хотел сделать…. И просит меня дать ему поносить что-нибудь из моего белья…И про тайник с видео я им написала...

Мы с Викторией молча переглянулись.

- Зиг хайль, Мелина! Привет, девочки! Ну, не обижайся, сестренка!- даже не глядя на то, что на этот раз она еще не успела обидеться, Саймон метеором ворвался в дверь. - Наши задницы сегодня как сговорились. Марк тоже подал заявление…

- Марк? А Марк-то почему? - удивилась Мелина.

- Ну, понимаете, к нам в понедельник приходит новый парень, очень редкий специалист. Мы не могли упустить такого. К тому же он поляк и согласен работать за половину того, что просят наши. Вот Марк с Мартином и не выдержали. «Понабрали здесь всяких…»,- прошу прощения, девочки, но так они сказали. «Понабрали здесь всяких! Скоро в офисе ни одного белого не останется!» А я сказал им, что даже еще и нигерийца на место Марка возьму, если он за полцены будет работать, вместо того, чтобы качать права, вроде них… Мне какая разница, черная там задница на стуле, или белая, лишь бы расходов у фирмы было меньше.

… Больше мы Мартина не видели. Он действительно уехал в Германию. Мелина считала это своей личной заслугой, хотя мы с Викторией не были на 100% в этом уверены. Все свободное время она занималась оформлением австралийской рабочей визы, сетуя на то, что англоязычным ее получить настолько легче.

-А интересно, какой он будет, этот поляк? - спросила Виктория, когда мы собирались на обед в пятницу.

-Какой, какой…. - Мелина презрительно поморщилась, - Я жила недалеко от польской границы. Пьяницы они ваши поляки все, и жулики. У нас столько машин поугоняли. А еще они не знают, что такое дезодорант, и редко моются. И плевать на землю у них в Восточной Европе - национальный вид спорта. Кстати, вот во время войны, когда к нам пришли русские, моя бабушка тогда была подростком, так она переоделась в мужскую одежду, чтобы ее не изнасиловали…

-Хорошо, что война шестьдеят лет назад была, а не сейчас, - сказала я спокойно.

-Почему?

-Да потому, что в наше время и мужская одежда твою бабушку не спасла бы…, - и я мило ей улыбнулась.

В дверь опять ворвался Саймон. Он не ходил, а летал.

- Девочки, кто со мной в «МакДональдс»? Мелина, хайль Гитлер…

- А знаешь, в чем единственная разница между немцами и вами, Саймон? В том, что их уже победили, а вас - пока еще нет.

С этими словами я вышла из комнаты.

...Надо будет посоветовать Мелине, чтобы она не очень-то там рассказывала австралийцам про своего арабского папу… Ведь я к ней так привыкла. Как к сестренке.

...Ближе к лету я уже смирилась с мыслью, что этим летом перевезти Лизу в Ирландию не удастся. Договор с квартирным хозяином через год после подписания первого был обновлен таким образом, что он мог теперь выставить меня в любой момент, предупредив за месяц. Я прекрасно понимала, что если я привезу Лизу в Дублин еще раз, то он так и сделает. Нужно покупать свое жилье. Но как, где? В Дублине мне даже сарай был бы не по карману. Машину я не вожу, так что далеко за городом жить и приезжать сюда на работу не смогу. Да и какой смысл везти Лизу туда, где для нее нет подходящего лечения? Но моя работа-то здесь! И найти ее в других странах не так-то легко... Что же делать? Полагаться на то, что жизнь подскажет, было нельзя - да и некогда, с каждым днем становилось все меньше шансов на успешную Лизину ревалидацию. Кто-то сказал мне на работе, что хорошие врачи - в Британии, и что все ирландцы (которые могут себе это позволить, разумеется!) когда у них какие-то серьезные проблемы со здоровьем, едут туда. Но жизнь среди англичан представлялась мне похожей на то, какой была моя жизнь в Голландии.... Из огня да в полымя? Да еще в страну, которая бомбит другие страны? А что если... Ведь Белфаст официально тоже пока еще часть Британии... А если найти работу там?

К сожалению, с работой в Белфасте, судя по газетам, было туго. Требовались только представители каких-нибудь экзотических специальностей вроде «peace facilitator» для различных НГО. Но эта мысль запала мне в голову- особенно после того, как я списалась по интернету с одной из крупных белфастских больниц и выяснила, что там есть неврологи с хорошей репутацией. Надо будет разузнать побольше про жизнь там.

«Разузнать про жизнь там» мне помогла (опять, опять, каюсь и знаю, что вы скажете!) переписка по интернету же, с одним из тамошних местных жителей по имени Джеффри Кавана.

Надо сказать, что мои познания о специфике «Ольстера», как его именовали в советских передачах новостей, были весьма поверхностные. Например, я даже не знала, что слово «Ольстер» в отношении Северной Ирландии употребляют только протестанты-юнионисты и «насадившие» их туда англичане («насадившие» потому, что массовое переселение шотландских протестантов на север Ирландии, поощряемое англичанами, именовалось «Plantation»!) . Для католиков - в зависимости от их политических взглядов - это или «север Ирландии» (не Северная Ирландия!), или даже вообще «шесть графств» (подразумевается шесть графств Ольстера, в котором их всего девять, три остальные находятся в Ирландской республике или «на Юге»). Иногда кратко – «Север». Но если ты не знаешь, кто перед тобой и не хочешь попасть впросак (а здесь за такие вещи бывает что и убивают!), то смело говори официальное «Северная Ирландия». Иностранцам тоже прощается так ее называть.

Символы имеют в Северной Ирландии (которую я далее буду именовать просто Севером) огромное значение. Цвета, флаги, надписи на стенах, имена... Простите за сравнение, подобно тому, как собачка по запаху столбиков узнает, где чья территория, северяне узнают это у себя именно по таким вот мелочам, которые для постороннего человека ничего не значат. Но все это я узнала позже....

Не имела я понятия тогда даже о том, как определить по имени, католик человек или протестант. Сейчас я это делаю с 99%-ной точностью (с огрехом в 1%). Это же элементарно, Ватсон (кстати, Ватсон наверняка был не католик!)!

Так вот, как раз в случае Джеффри сделать это было очень сложно. Потому что имя у него протестантское, а фамилия- католическая. Но тем не менее, он был католиком. И сам мне об этом рассказал.

Мы познакомились на одном из сайтов - кажется, Yahoo - в разделе, где целью обоих была просто переписка. То, что ирландцы - мастера не только разговора, но и эпистолярного жанра, я, увы, уже тоже познала на своей шкуре...

Письма Джеффри были полны детского энтузиазма и какой-то щенячей восторженности. Он был северянин с рождения. «An Ulsterman, I am proud to be, from Antrim’s glens I come… 13 », как поется в песне. Не просто северянин, а католик. Не просто католик, а из Антрима. Только 2 графства остались на сегодняшний день на Севере, в которых католики продолжали жить “в осаде”: северная часть Дауна и Антрим…

Troubles 14  начались в тот год, когда Джо родился. Он и не знал другой жизни: постоянная война, взрывы, заголовки газет с именами очередной жертвы…Он не верил, что все это когда-нибудь кончится. Всерьез не верил.

Самым ярким воспоминанием детства был жаркий летний день, когда они с мамой возвращались домой по горной тропинке – в свою деревню, маленькую, живописную, мирную деревню на берегу моря, где католическое население было чуть-чуть многочисленнее протестантского, но рыбаки не считались с религией друг друга, и у Джеффри была закадычный приятель-протестант по имени Крейг…

Джеффри было тогда чуть больше десяти лет. Он, как настоящий мальчишка, увлекался всем военным и даже подумывал о том, чтобы пойти в армию. В британскую армию, конечно, - в ирландскую для северянина тогда было попасть гораздо сложнее, а Джо так любил все военное – форму, учения, дисциплину… Но родители прозрачно намекнули ему, что это будет не очень-то разумный шаг с его стороны… а у него были ещё два брата и сестрa…

… Так вот, в тот жаркий летний день они возвращались домой, - и вдруг, со стороны сверкающего под солнцем на горизонте моря послышалась глухая автоматная очередь. Мама молниеносно толкнула Джо на землю и упала сверху… Так они пролежали с полчаса, боясь пошевелиться. И только потом узнали, что произошло: лоялисты застрелили в их деревне прогрессивного протестанта, который пытался сблизить обе общины. За это он поплатился жизнью, и его молодя жена-японка стала свидетельницей его гибели…

Этот день так и отпечатался на сетчатке глаз у Джеффри – и холодный ужас, связанный с ним, всплывал всякий раз, когда речь заходила о «политике». Сколько раз после этого старый «товарищ Джо», как называли их соседа, которого все считали чудаком за любовь к CCСР, куда он ездил на отдых каждое лето, как другие ездят на Канары или на Кипр, говорил ему: «Джеффри, сегодня вечером the Boys 15  соберутся. Приходи!»..Но Джеффри ни разу не откликнулся на эти приглашения.

Живущий в насквозь прополитизированном уголке Зеленого острова, он, как и многие друзья, попытался изгнать политику из своей жизни, сделав вид, что её не существует. Он упрямо не хотел замечать, когда пытался устраиваться на работу, что его никуда не брали, а его друга, Крэйга МакКуэйда, брали сразу и практически вездe. Он продолжал уверять себя, что это просто вышло случайно. Он каждый раз аккуратно заполнял выдаваемую при поступлении на работу анкету о религии, надеясь, что то, о чем. ему говорит его внутренний голос (и горластые агитаторы-шиннеры, которых периодически отстреливали лоялисты!), ему лишь померещилось…

По тому, как его звали, нельзя было на 100% быть уверенным., что он католик, но фамилия с головой выдавала его. Она была ужасно ирландская. 

К 30-и годам, после нескольких лет работы на заводе в Ларне, где его протестантский коллега по цеху, стоявший за соседним станком, за три года ни разу не сказал ему «доброе утро!», Джеффри наконец-то нашёл цель в жизни: университетский диплом – как ключ к большой зарплате, на которую можно будет купить себе мотоцикл и всякие другие «игрушки» («the older the boys, the faster the toys 16 », любил он повторять),  который позволит тебе убежать от жизни, где тебе даже не грозило повышение по службе внутри цеха – из-за того, в чьих все было руках…

В 30 лет он стал «взрослым студентом»: есть здесь такое понятие для обозначения человека, который сначала несколько лет проpаботал, а потом поступил на дневное отделение в университет. На кого? Конечно, на программиста! Это же кратчайший путь к £ 30.000 в год! Решиться на такой шаг, отказавшишь от уже более или менее гарантированной зарплаты, могли далеко не все: пойти в университет означает здесь влезть в многотысячные долги и несколько лет прожить практически впроголодь (если, конечно, твой папа не из богатых, а папа Джеффри, школьный учитель , умер пару лет назад). Это свидетельствовало об определенной твердости воли, и Джеффри в глубине души гордился собой и своим временным спартанством.

«Пусть убираются в свой Дублин!» – шептали по углам, а иногда и говорили вслух о католиках его протестантские сокурсники. Хотя Джеффри и такие, как он, родились и выросли на этой отобранной когда-то у их предков земле. (До сих пор ещё люди здесь помнят, какой семье принадлежал тот или иной участок до начала колонизации!)

Но Джеффри не собиралcя покидать Север. Он слишком любил свою родину для этого и даже в Дублине чувствовал себя слегка потерянным. И хотя ему хотелось увидеть объединенную Ирландию, но сделать для этого что-нибудь означало бы подвергнуть риску будущую зарплату в 30.000 фунтов стерлингов в год, а он уже так хорошо рассчитал, что он купит на эти деньги через два года… Ради этого он готов был потуже затянуть на себе пояс сейчас.

Сами видите, насколько мы были непохожи. Я уже говорила, что бояться я не привыкла – и потому не боялась ничего. Ведь в CCСР 70-х можно было до утра гулять по улицам, не опасаясь никаких маньяков, не говоря уже о белых расистах-протестантах с плохим знанием ирландской истории и географии.

Но то, что он мне описывал, захватило мое воображение. Было очень похоже на парк Юрского периода. Неужели может быть в наши дни, в Европе такое место?

Что-то в Севере влекло меня к себе неумолимо – наверно, опять-таки теплая память о детстве, из которой проклюнулась теперь и упрямо тянулась к солнцу жажда узнать , а какие же они на самом деле, те «бесстрашные северные ветры», прославляемые в ирландской республиканской балладе- североирландские католики-республиканцы, ибо выросла я с примером хрупкого и стойкого солдата ирландской свободы Бобби Cэндсa перед глазами, чья застенчивая улыбка с детства врезалась мне в память... 

Вскоре я перешла в Дублине на новую работу - платили там на 2500 фунтов в год больше, к дому она была намного ближе, пешком можно было ходить, по красивой дороге вдоль канала. Но очень скоро я об этом переходе сильно пожалела.

Конечно, у меня не было иллюзий насчет того, что на новом месте меня встретит человеческий контингент с какими-то другими взглядами на жизнь и интересами. Но дело было даже не в этом.

Новая фирма - известная, американская! - напоминала мне большой инкубатор, в котором каждая курица... пардон, сотрудник! занимала свою ячейку и сидела весь день безвылазно. Общение между «курями» было сведено до минимума, каждая из них сидела за компьютером не разгибаясь и заносила в него заказы - даже не на компьютерные программы этой фирмы, а только на одни ее лицензии! Я чувствовала себя продавцом воздуха. Заказов было такое количество, что при поступлении на работу в контракте, который мы подписывали, специально оговаривалось, что в конце каждого квартала работа будет ненормированной - нас будут держать в офисе столько, сколько захотят хозяева, без какой бы то ни было оплаты сверхурочных. Могут по окончании квартала дать за него премию, но могут и не дать. А сверхурочные оплачивались натурой: фирма покупала сотрудникам дешевый ужин «на вынос» в какой-нибудь «Pizza Hut», который они поглощали тут же, на рабочем месте, и продолжали работать дотемна... Такое рабство – чтобы работать за кормежку - никому в Советском Союзе и не снилось! На мамином заводе рабочие чуть не ругались между собой из-за сверхурочных, потому что за них платили вдвое от нормальной зарплаты. Даже за поездку в колхоз, и то, не только платили обычную зарплату по месту основной работы, но и давали отгул или день к ежегодному отпуску!

Готовили нас к новой работе только три дня, из которых целый день ушел на захватывающе интересный тренинг под названием «Как распознать гражданина нехороших держав (список прилагается: Югославия, Куба, Ирак, Иран, Северная Корея, Ливия), которые коварно попытаются приобрести нашу лицензию». Одному господу богу известно, каких сил мне стоило ни разу вслух не расхохотаться, слушая этот бред сивой американской кобылы. Несколько раз я была очень к тому близка.

У меня невероятной силы идиосинкразия на американского фасона аббревиатуры: все эти Ди-Джеи, Си-Эс-Ары, Ти-Эс-Ары и тому подобные Найн-Илевен. На мой взгляд, лексикон может быть переполнен ими до такой степени только от умственной нищеты и лени. А в этом офисе только на таком языке и говорили. Как можно было за два дня запомнить, какой из формуляров каким сокращением называется, не зная его полного значения - и самое главное, зачем это было нужно?

Это был в подавляющем большинстве своем женский коллектив. Все молодые девушки - с высшим образованием, со знанием иногда даже больше чем одного иностранного языка. Язык был нужен только для того, чтобы помочь клиентам в других странах разыскать затерянную где-то на почте лицензию. Любой полуграмотный недоучка мог бы заносить в компьютер номерочки с числом отправляемых лицензий и подшивать заказы в папочку. Уже на вторую неделю я взвыла. Для чего здесь вообще нужно высшее образование? Это было вопиющее расходование человеческого таланта и знаний!

Очень скоро я стала ходить на работу по утрам с отвращением - с таким сильным, что у меня начинал болеть живот даже не когда я к зданию подходила, а когда у меня утром звонил будильник. Моя новая начальница как чувствовала это - и относилась ко мне так, что казалось, вот-вот по-собачьи на меня зарычит. При одном ее виде мне хотелось спрятаться или сигануть вниз головой в пролет лестницы. Такого у меня в Ирландии еще не бывало.

Тем временем война в Югославии неожиданно подошла к концу. Только-только общественное мнение на самом Западе начало отворачиваться от натовской авантюры, как президент Милошевич решил, что его многострадальный народ больше не выдержит, и... Ельцинская Россия- все больше напоминающая полицая на службе у НАТО - уговорила его, предав Югославию, сыграла в этой грязной истории самую подлую роль. Запад ликовал. Мне больно было читать условия «мирного договора», по которому Косово занималось оккупантами. Так больно, что когда я впервые увидела этот текст, я проревела весь вечер и пошла гулять по городу, не зная, что делать и кому свои чувства излить. Я долго-долго рылась в записной книжке. Нет, никого нет, кто бы понял меня... Никого, кому можно бы было позвонить!

Я уже совсем было отчаялась, когда из книжки выпала бумажка с телефоном Финнулы. Давясь слезами, я позвонила ей. К моему удивлению, она поняла меня с полуслова.

Приезжай сейчас же к нам! Мы тебя около метро встретим.

... Финнула с дочкой ждали меня под мостом, прячась от дождя. Я просидела в гостях у нее до 2 часов ночи, познакомившись там с ее сыном, вдумчивым мальчиком лет восьми, который не только играл в оловянных солдатиков, разыгрывая битву в Ватерлоо, но и задавал невероятно глубокие для его возраста политические вопросы. Ответы на все эти вопросы- ответы обстоятельные, с неотразимыми аргументами- давал Финнулин муж Финтан: худенький седовласый мужчина с тихим голосом и большим, как у статуэток бабы-яги, которые здесь продают на Хэллоуин, носом. Он ни разу не сказал, что мы, коммунисты, для него «были дьяволами». И он прекрасно понимал и был осведомлен о том, что на самом деле происходит на Балканах!

Я тогда еще не представляла себе, что это за удивительный человек.

...После объявления «мира» в Югославии и оккупации Косова я была совершенно уверена в том, что югославы развернут против оккупантов партизанскую войну: ведь у них такой богатый исторический опыт по этой части, ведь из бомбежек их армия вышла практически нетронутой (тогда зачем ее было сохранять, если не для этого?), ведь Косово- это самое историческое сердце земли сербской...

К моему глубокому разочарованию, не последовало ни одной настоящей партизанской акции. Да, Россия предала югославов, да, она сыграла в этой войне позорную роль, но сидеть и ждать, что твою землю защитит кто-то другой, кроме тебя... Брали бы пример с иракцев и афганцев, которые ни на кого не ссылаются – а ведь их предала не только одна страна, а целая Организация Объединенных Наций! Конечно, говорить всегда легче, чем действовать, но если бы враг оккупировал мой родной город, я бы этого однозначно не потерпела. Но зараженные бациллой «цивилизованнности» югославы вместо этого бежали из Косова под напором самых настоящих этнических чисток - о которых на Западе молчат в тряпочку! - да время от времени слезно жалуются на свою долю. Кому? Да все тому же «цивилизованному» миру, который их и бомбил в первую очередь – то есть, оккупантам- миру, который сделал все от него зависящее, чтобы нынешние этнические чистки стали возможными!

Видимо, сопротивление оккупантам (подлинное, а не распевание рок-песенок на площадях, стояние на мостах и ношение мерчандайза с символикой, вроде маек с «Я тоже мишень!») на сегодня в мире - удел «нецивилизованных» народов. «Цивилизованные» напрочь загипнотизированы волшебной фразой мирового империализма – « а что о нас подумает мировое сообщество?». И потому беззащитны. …

- Надо нам будет как-нибудь пригласить тебя - выступишь перед нашими ребятами со своими воспоминаниями о повседневной жизни в Советском Союзе, а? Как ты на это смотришь? - спросил Финтан.

- Положительно! - ответила я. На душе у меня медленно светлело.

Примечания

1  Песня группы «Любе»

2  «Песня о тревожной молодости»

3  И.А. Крылов «Стрекоза и Муравей»

4  Русская народная песня

5  Герой книги «Понедельник начинается в субботу» Стругацких.

6  Частичная цитата из фильма «Иван Васильевич меняет профессию».

7  Премьер-министр (ирл.).

8  Очень смешно (англ.)

9  Дозу.

10  http://www.counterpunch.org/dead.html, http://www.ess.uwe.ac.uk/kosovo/Kosovo-Serb_News24.htm

11  солдаты, сделанные из бревен и оживленные героем повести А. Волкова

12  Laminated list—изобретение героев сериала «Друзья», список знаменитостей, с которыми любовная парочка позволила бы друг другу переспать.

13  Строчка из песни «Henry Joy McCracken».

14  Местное название североирландского конфликта.

15  Местное название бойцов ИРА.

16  Чем старше мальчики, тем быстрее игрушки (англ.)


Table 'karamzi_index.authors' doesn't exist

При использовании этого материала ссылка на Лефт.ру обязательна Рейтинг@Mail.ru Rambler's Top100