Лефт.Ру Версия
для печати
Версия для печати
Rambler's Top100

Ирина Маленко
Совьетика / Soviética
(повесть)

Посвящается моей Родине - СССР,
Антонио Герреро и его товарищам
и Ше (Sé) .

Что имеем — не храним; потерявши — плачем.
(Козьма Прутков)

Думайте хорошенько над тем, что говорится, что утверждается, чтобы не делать позорных уступок.
(Фидель Кастро Рус)

Два чувства вдохновляют политическое действие – надежда и негодование. Эта книга главным образом порождена вторым чувством, но ее цель – поддержать первое.
(Жан Брикмон, «Гуманитарный империализм: права человека как предлог для войны» )

Часть 1. Дублин.

Введение

Беженка от перестройки

“Пойду искать по свету, где оскорбленному есть чувству уголок»...
(А.С. Грибоедов «Горе от ума»)

…Сквозь ставни и занавески пробиваются утренние солнечные зайчики. На лужайке перед домом зайчики эти прыгают по первым одуванчикам, отскакивая от их золотых тарелок. Трава зеленая, яркая. Пахнет только недавно подсохшей после весенних разливов землей и - яблоневым цветом. Вокруг домика нашего все бушует в цвете: яблони, груши, вишни, сирень…

Самые замечательные утра - в начале лета, когда уже не надо ходить в школу. Когда медленно просыпаешься и можешь позволит себе лежать в постели и смотреть на эти солнечные зайчики на занавесках - в предвкушении долгого, кажущегося бесконечным, жаркого, полного интересных событий дня. Но до этого, к сожалению, еще надо подождать несколько недель. А в июне уже не будет яблоневого и сиреневого цвета, перестанут петь соловьи, а на дорогах появится пыль...

В мае мною всегда одолевает странное, щемящее чувство: такая красота кругом, что от нее сжимается сердце. В эти дни по-настоящему веришь в чудо (и совсем по-другому, чем под Новый год!) - причем чувствуешь, что оно не за горами. И так жалко тратить эти удивительные дни на страх перед годовыми контрольными или подготовку к экзаменам, но ничего не поделаешь... «Еще немного, еще чуть-чуть, последний бой, он трудный самый...»

Май начинается с Первомая. Под Первомай повсюду укладывают новый асфальт, закатывают выбоины на дорогах, и приторно пахнет горячей смолой. Белят стволы деревьев на улицах, и от одной этой картины на душе делается празднично.

Почему-то на Первое мая, как правило, всегда хорошая погода, а дождь и холод бывают на следующий день. Первомай - резкая граница между еще не совсем настоящей весной, как в апреле (когда тропинки то подсыхают, так, что почти можно уже надеть летние туфли, то снова становятся непролазными, и приходится снова доставать так надоевшие уже демисезонные сапоги) и временем, когда «идет - гудит зеленый шум”. Кажется, буквально за один день начинают распускаться молодые листочки на деревьях (как они пахнут!), одуванчики на дорогах и, если повезет, можно будет пойти на демонстрацию в одном свитере, без плаща.

Демонстрация была большим событием, радостным - как для детей, так и для взрослых. На нее наряжались в самое лучшее, шли всей семьей. На Октябрьскую я не всегда ходила - из-за погоды, и если оставалась дома, то не было для меня большего удовольствия, чем смотреть по телевизору праздничный парад! Но ни одного Первомая я не пропустила. С утра на улицах играла бодрая, жизнерадостная музыка. Улицы были выметены, деревья - выбелены, дедушка и все соседи рано утром вывешивали на дома красные флаги. Никто не заставлял нас это делать - сама подобная мысль была бы для нас смешна. В городе не ходил транспорт, и люди шли отовсюду пешком, под звуки музыки - к месту, где собирались их колонны, веселые и оживленные.

Мы, дети, с нетерпением ждали, когда для нас надуют праздничные шары, которые привязывали к весенним веточкам с чуть распустившейся листвой. Шары и ситро были неразрывно связаны с Первомаем и с Октябрьской, как ее называл дедушка, так же, как елка и мандарины - с Новым годом, черешня и клубника - с июнем а арбузы - с августом. И это было так здорово! Никак не понять этого тому, кто жрет в январе красивую, но пластиковую клубнику из голландской теплицы или в декабре - привезенный из другого полушария виноград и кто круглый год напролет ежедневно литрами пьет кока-колу, а шарики для детей получает бесплатно с «happy meal» в «МакДональдсе». Нам, детям советского времени, было чего ждать и чему радоваться, когда наступало тому время. Дело было не в вещах - вещи не представляли для нас собой абсолютную и всепоглощающую ценность. Если у кого-то был велосипед, а у кого-то не было, катались на нем все, по очереди. Если кто-то ходил в театр, а кто-то не ходил, ему покупали билеты и приглашали его с собой. Нам хотелось поделиться своей радостью, а не чванливо совать ее другим под нос.

Родители могли купить нам и ситро, и шарики в любое время, но никто этого не делал, потому что они были предназначены для празднования. Возможно, этого «поколению, выбравшему пепси» уже тоже не понять. Мы умели то, чего не умеют они - и ждать, и радоваться!

Мы умели радоваться ожиданию. Рекламное «I want it all and I want it now» было нам не просто чуждо, как что-то инопланетное - было глубоко противно и вызывало неизменные ассоциации с образом Мальчиша-Плохиша, сидящего на бочке варенья... «Вот наступит ноговодняя ночь - и будет елка (а не за месяц до нее, с выбрасыванием ее на следующий же день после праздника), «Голубой огонек» и «Мелодии и ритмы зарубежной эстрады». «Вот настанет лето - и в саду поспеют яблоки» (свои, свежие, натуральные!) »Вот придет октябрь, начнем топит печку - и будем печь в ней картошку» (а не в микроволновке в любой момент; к слову, вкус у нее оттуда совершенно не тот).. «Вот наступит март, растает снег, и я буду пускать в ручьях кораблики» (а не в ванной или в бассейне круглый год). Понимаете, о чем я? Или уже тоже нет?

Но вернемся к Первомаю. На улицах играли духовые оркестры. Люди радостно приветствовали знакомых по пути к месту построения своей колонны, поздравляли с праздником. Потом с нетерпением ждали, когда же мы двинемся в путь. Если мы, дети, уставали, нас подсаживали сзади на каталки с портретами членов Политбюро. Мы с интересом рассматривали по дороге праздничные плакаты и читали транспаранты. Люди, которые только недавно приехали из деревни в город, приходили на демонстрацию со своим баяном, лихо отплясывали и пели частушки. Никто их, естественно, не заставлял этого делать. Чувство праздника было искренним и всеохватывающим. Так же, как и Октябрьская, это был наш праздник – не ельциновский день независимости от Горбачева и не день «жизни за царя». Не был он и просто «праздником весны и труда». Мы хорошо знали, что такое международная солидарность трудящихся!

Чем ближе мы подходили к центральной трибуне возле памятника Ленину, тем громче становилась музыка и праздничные призывы, выкрикиваемые торжественными голосами в мегафон. Торжественность эта передавалась нам. Наше «ура» выражало нашу радость - радость жизни, радость от этого прекрасного, теплого дня, от приближения лета и от того, что мы здесь - все вместе! А уж когда в мегафон произносилось «Да здравствуют славные труженики (такого-то) завода!», проходящие в это время мимо трибуны вышеупомянутые труженики отвечали таким громовым «ура!», что дрожала мостовая...

После демонстрации по домам расходились медленно. Транспорт все еще не работал, и мы неспешно шли прямо по рельсам. Дома бабуля еще с вечера приготовила пироги и другие вкусности. Дедушка готовился выпить стопочку вместе с дядей Сережей (два раза в год, на 1 мая и на 7 ноября, к нам обязательно приходила дедушкина племянница с мужем и сыном, который был старше меня на 8 лет и мой большой кумир и пример для подражания. Мне импонировало, что он всегда говорил и играл со мной на равных, а не как с малышем-несмышленышем). Мы их всегда очень ждали! Дедушка – ветеран войны, но не коммунист и никогда коммунистом не бывший и достаточный циник по жизни - произносил праздничные тосты и первым кричал «ура!». Мы подхватывали.

А вечером... вечером был салют! Или фейерверк; я, собственно, не знала в чем разница. Небо разукрашивалось разноцветными огнями, и мы все от мала до велика высыпали на улицу. При каждом залпе раздавались крики «ура!» - тоже совершенно искренние. Тот, кто не понимает этого, просто не имеет понятия, что такое радоваться жизни, и «с чем его едят»...

И не надо мне тут «вы радовались этому потому, что больше ничего не знали»! Чего мы не знали из того, что было бы стоящим, чтобы знать? Стрип-бары, бордели, наркотики? Журнал «Плейбой»? Игру на бирже? «Одноруких бандитов»? Охранников в каждом магазине и каждой школе? Слов «рэкет» и «разборки»? То, как звучат в реальной жизни взрывы и выстрелы? 64 позиции из «Камасутры»? Как чувствует себя безработный? Того, как выглядят бездомные – и беспризорные дети? Того, как можно умереть только потому, что нечем заплатить за операцию? Отдыха на Мальдивах – в то время как бывшая соседка ваша роется в мусорных бачках? Позицию менеджера по продажам «Гербалайфа»? Западное барахло? Вот велика радость-то!

... После 1 мая быстро наступало 9-е... Дедушкин день. Он никогда много не рассказывал о войне. Только когда выпьет на 9 мая, восклицал, что не дай нам бог узнать, какая это мясорубка... «Мясорубка была. Человек - самое жестокой животное на земле». Дедушка чудом выжил в боях под Ленинградом. Его тяжело ранило в ногу, и его вынесли с поля боя. Осколки в ноге у него остались до конца его жизни, и дедушка говорил, что в плохую погоду он чувствует, как осколки в ноге движутся, а я смотрела на его ногу, пытаясь себе представить эту картину. Воображение рисовало что-то серое, живое - и злое.

Ненависти к немцам как к таковым мы (включая дедушку) не испытывали. Немец и «фриц» - это были две совершенно разные вещи. Правда, при звуке немецкого языка я еще много лет непроизвольно сжималась: он автоматически ассоциировался с криками «halt!», «hende hoch» и «Russische sсhwein» и автоматными очередями. Совершенно такие же ассоциации у меня вызывает теперь американский английский с его омерзительно - квакающим «r».А вот к немецкому языку все негативные чувства исчезли. Не время для них – сегодня у человечества другой главный враг...

...Фильмы о войне начинали показывать за несколько дней до Дня Победы. Когда мне было 5 лет, на экраны вышел «А зори здесь тихие...» Хорошо помню, как фильм этот потряс меня, когда мы посмотрели его в первый раз. Правда, тогда я не плакала после него - это сейчас я реву в три ручья каждый раз, когда этот фильм вижу. И над судьбами девочек-зенитчиц, и над судьбой моей страны.... А тогда я просто встала на следующее утро - и соорудила у нас во дворе, под рябиной, мемориал в честь Риты, Жени, Лизы, Сони и Гали. С возложением венка. Потом пошла к дедушке и сказала: «Дедушка, купи мне автомат!»

Дедушка не удивился, удивились в магазине игрушек, куда мы пошли - маленьком, похожем на коробочку домике рядом с аптекой, где продавали игрушки и канцтовары: «Автомат? Девочке?» Но спорить не стали. И уже после полудня я и моя лучшая подруга Маруся, которая тоже, оказывается, смотрела этот фильм, вместе с ее братом Андрюшкой играли в войну в густых зарослях лопухов у них за огородом. Лопухи были выше наших голов. В их тени было полутемно даже в самый солнечный летний день, и мы воображали себя партизанами в лесу. Мы прокладывали там свои тропинки, устроили «землянку». Мой новый автомат тарахтел совсем как настоящий. Маруся была задорной Женькой Комельковой, и из лопухов под автоматный треск громко раздавалось ее «Он говорил мне...». Я была лиричной Лизой Бричкиной, но я не тонула в болоте, а приводила подмогу.

Наверно, с того самого времени я никогда не хотела быть слабой романтической героиней, которую спасает благородный герой: я сама хотела спасать других и быть героем! В мечтах я была отважным капитаном звездолета, спасавшим членов своей команды из различных переделок. Команда пополнялась за счет пришедшихся мне по душе реальных людей и выдуманных героев. В ней состояли Яносик, Зорро и Черный Тюльпан, а также отважные латыши, боровшиеся со шведами из фильма «Слуги дьявола» и Зоя Космодемьянская.

Я представляла себя соратником Зорро - полноправным, а не Ортензией. Когда один из маминых коллег пытался научить меня старой житейской еврейской мудрости «Дают - бери, а бьют - беги!», я искренне возмутилась и начала доказывать ему, убеленному сединами, что когда тебя бьют, надо не убегать, а бить в ответ!... Таким был мой собственный дедуля - не убегать, а бить в ответ! Сам он не побежал бы даже когда не было никаких шансов на победу. Это о таких, как он, мечтают сейчас наши женщины – «чтоб не убежал»...

... В 6 часов 9 Мая была минута молчания - от торжественной тишины щемило сердце. В 9 вечера - салют... После салюта я залезала на крышу и долго сидела там на корточках, смотря в бесконечную, пронзительную даль цветущих садов. Моим единственным спутником на крыше был огромный паук, сплетший паутину на трубе нашего дома. Он был такой огромный, что я прозвала его «паук-ткач-троглодит», как в книге у Булычева про Алису. Он молча висел в своей паутине и на меня поглядывал, а я, которая обычно до ужаса пауков боится, его почему-то не боялась ни капельки. Наверно, потому что он никогда не пытался ко мне подползти. Он сидел себе в своей паутине и занимался своим прямым делом.

Когда опускались сумерки, начинали свой вечерний концерт соловьи и лягушки. Лягушек было намного больше, и они бесстыдно заглушали соловьев. Но было в этом странном хоре даже что-то особенно, неуловимо привлекательное.

На чердаке под крышей глухо ворковали сонные дедушкины голуби - его любовь и гордость. Я знала все их породы, что почему-то неизменно вызывало смущение у моей мамы, если я упоминала о своих познаниях в школе. Моим любимцем был ленистый голубь по кличке Глухарь, прозванный так за наросты, которые появились у него на глазах от возраста и которые делали его похожим на глухаря. Глухарь был не только долгожителем среди голубей, он был еще и необыкновенно умным: когда его, уже плохо летавшего, поймал и утащил к себе другой голубятник, через неделю он... прибежал к нам по заборам! Голубятник бежал за ним вдоль заборов и ругался, но ничего поделать не мог. Когда Глухарь умер, я похоронила его на том самом месте, где был когда-то мой обелиск для девушек из «А зори здесь тихие...» и сделала надгробие со словами «Глухарь. 1960-1977»...

Кражи голубей были единственным встречающимся у нас в квартале видом преступлений, да и они уже шли на убыль, я застала на своем веку только одну такую попытку. Как-то вышла ночью в сени «по ночным делам» и увидела тонкую руку, протянувшуюся через чердачное окошко. Я тихонько вернулась в дом, разбудила дедушку, но он, вместо того, чтобы схватить вора за руку (тогда бы тот оказался прочно пойманным- сам на крыше, а рука внутри!), закричал во весь голос: «Ты что делаешь, елки-зеленые?!» - и вор убежал... «Елки зеленые» и «ексель-боксель» были самыми крепкими словами в дедушкином лексиконе. Бабушка у нас не ругалась вообще, даже вместо «черт» она просто говорила «черное слово». И до 15 лет я никогда не только не слышала мата, а даже и не знала, что такие слова существуют, а уж тем более - что они значат. От своего соседа по парте я подхватила словечко «блин» - вполне невинное, как мне казалось. Мама разъяснила мне, что лучше этого слова не произносить «Почему?» - недоумевала я. «Потому, что его говорят, когда на самом деле имеют в виду другое слово, очень нехорошее». Естественно, я захотела узнать, какое. Мама долго от меня отмахивалась, но наконец сказала мне то слово - шепотом, на ухо. Оно мне совершенно ничего не говорило, я его никогда и нигде не слышала. «А что оно значит?» - так же невинно поинтересовалась я. Мама покраснела и попробовала объяснить, но я мало что поняла. Только что это значит «какая-то нехорошая женщина». И на этом забыла о нем. Никакого желания его употреблять у меня не возникало.

...За все 20 с лишним лет, что я прожила в Советском Союзе, на моей памяти в полумилионном городе нашем случились только 2 убийства. Убийство было чем-то совершенно из ряда вон выходящим. Чем-то из фильмов. Почти таким же «марсианским», как безработица, бездомные и голод. (Все эти вещи существовали где-то там, на другой планете, которую мы наблюдали по телевизору.) Огнестрельного оружия на руках ни у кого не было, и нам казалась дикой сама такая мысль. В первом случае душевнобольная мама Марусиной одноклассницы Оли убила свою дочку (я была так потрясена этим, хотя совсем не знала эту девочку, что посвятила ей стихотворение); во втором - у нас за линией (наш дом был крайним, у железной дороги) зимой зарезали женатого человека, который был в лесу на свидании со своей любовницей... Видимо, кто-то знакомый (ее муж?), потому что женщину он не тронул, только сказал ей перед тем, как убежать: «Не ори, дура!». Помню, как я залезла дома под стол от страха, пока взрослые выбежали на улицу; раненого положили на снег под свет уличного фонаря, а мужики наши побежали за убийцей (да, такие тогда были времена, что люди не стояли в стороне!), но он ушел от них по речному льду на другой берег....

А сейчас... что там говорить! Мой одноклассник Антон, работавший после медучилища в морге, не выдержал («каждую ночь по 7-10 трупов к нам привозят, и все - молодые люди!»), ударился в религию и зарылся где-то в землянке. Эх!...

Когда мне было лет 6, мама повезла меня в Москву – достала билеты на американский балет на льду «Холидэй он айс». Обратно мы возвращались ночной электричкой. Электричка была пустая, я почти всю дорогу спала у мамы на коленях. А потом мы шли домой одни пешком по городу в 4 часа утра! Летняя ночь была замечательная – теплая и тихая. Было так здорово, и в голову не приходило чего-то бояться. Иногда нам встречались редкие прохожие, влюбленные парочки или рабочие, возвращавшиеся из ночной смены, и никому не приходило в голову наброситься друг на друга с какими-то гнусными целями. Это сейчас «освободившиеся» бандар-логи искренне не понимают: как это можно взять да и упустить такой шанс- не изнасиловать и не ограбить женщину или ребенка, если они попались им на дороге вечером одни? Как на полном серьезе выразился один кинокритик, «произошел переход от советского менталитета к норме»!...

Ой, да почему же это я все никак не засну? Откуда лезут в голову все эти гадости? Надо подумать о чем-нибудь приятном... 9 Мая, День Победы, соловьи... Мое вечернее сидение на крыше... то, как постепенно холодает с наступлением сумерек... первые комары... нет, о комарах лучше не надо!... Дом... Да, наш дом! Маленький, деревянный, всего в одну комнату и кухоньку, а такой родной, такой любимый. В сенях летом прохладно, в чулане иногда шуршат мыши, готовит бабуля летом на керосинке, а зимой - в печке, теплой, настоящей русской печке... Какая из нее картошка печеная выходит, с дымком и привкусом золы! У лежанки на бабушкиной кушетке зимой так хорошо погреть бока...

Единственное место на планете, которое я считаю своим настоящим домом!

По молодости лет я морщилась при словах «любовь к Родине» и «патриотизм». Думала, что это всего лишь официальная показуха. Какая же я была тогда дурочка! Когда я уехала, дом снился мне несколько лет подряд, почти каждую ночь. Это были мучительные сны. Особенно часто повторялся один из них: где я превращалась в листочек бумаги (не спрашивайте, как - на то это был и сон!), чтобы добраться до дома хотя бы в конверте, вместе с письмом... Просыпалась и плакала, пока никто не видел....

Я переворачиваюсь на другой бок, закрываю глаза и пытаюсь его себе представить. На улице меня звали Женя Угловая - потому что дом стоял на углу. Два окна с улицы и три со двора, сарай, яблонево-грушевый сад, две яблони перед домом, огород рядом с ним...

Помню все листочки щавеля на вкус на этом огороде, помню смолистый запах качелей, которые соорудил для меня дедушка из железнодорожных шпал, их пронзительный скрип, по которому бабушка точно знала, что я на огороде (веревки были привязаны к заржавелым металлическим подковкам, подвешенным на железную трубу вместо перекладины), каждую выбоинку на деревянном сиденье качелей, которое я уносила вечером с огорода домой, чтоб не размокло от дождя или росы; то, как я раскачивалась чуть ли не выше перекладины и прыгала с самого верха, пролетая по воздуху через пол-огорода и приземляясь на грядке с картошкой. Помню, как надо плести венки из одуванчиков. Как пачкают они твою одежду своим белым соком, за что тебя журит бабушка – потому что он никакими силами не отстирывается. То, как мама в жаркий день собирала на огороде колорадских жуков в баночку - я даже помню, когда они у нас впервые появились. Свой дубок, который я сама посадила в конце огорода, когда была первоклассницей - из проросшего желудя, найденного мной в парке, когда мы там были с классом на экскурсии....

За огородом - канава, в которой весной клокочет талая вода, за ней – насыпь, а по насыпи тянется железная дорога. В детстве я ужасно боялась паровозных гудков, не знаю, почему. Один раз вышла погулять зимой, а по линии идет паровоз, да как загудит! Я с воплем не глядя нырнула головой в сугроб... Потом мои родные вышли на крик, а из сугроба только валенки торчат! Томочка (да будет земля ей пухом!) придумала даже присказку такую для меня – «Машинист, не гуди, и Женюшку не буди!», что мне ужасно нравилось.... А поездов я побаивалась всю жизнь - потому что хорошо знаю, какие они огромные, если встать с ними рядом. Одни колеса - выше тебя ростом! Б-р-р-р... Когда живешь рядом с железной дорогой, привыкаешь к их грохоту. Даже спишь под него, не замечая. В 1976 году, когда в Румынии было сильное землетрясение, докатились его отголоски и до нас, но мы этого даже не заметили: с такой силой у нас дома все тряслось регулярно!

Один раз подружка уговорила меня пойти на линию: за ней якобы остановился цыганский табор, который оттуда можно было увидеть. Мне было 5, ей - 4. Поездов мы не боялись, я была уверена, что если пойдет поезд, мы успеем его заметить и с рельсов уйдем. Мы сидели на рельсах на корточках и пытались разглядеть табор за деревьями. В это время мама моя возвращалась с работы и издалека, с горы еще нас увидела... По ее словам, она сама не помнит, как она до нас добежала! Поезда не было, но это был единственный в моей жизни случай, когда она меня отшлепала. Было очень обидно: неужели она действительно думает, что я поезда бы не заметила? Но к линии я больше в жизни никогда без взрослых не подходила.

За линией - свалка и лес, не нормальный русский лес из березок, а лесопосадка хрущевских времен (Никите Сергеевичу не по душе было, что народ самовольно сеял для себя на берегу реки картошку, и поле засадили страшнейшим деревом - американским кленом, размножающимся быстро как джунгли). Когда-то мы ходили туда с дедушкой, потом я перестала, а он ходил по-прежнему: за дровами. За лесопосадкой - наша река, медленная, средней широты, спокойная, которая когда-то, еще до моего рождения, была чистой. При мне уже купались в ней только самые отчаянные! Весной она мощно разливалась, и мы (обязательно с взрослыми!) ходили на линию бросать в талую воду камешки. Один раз, когда мне было года три, она разлилась так, что у нас дома воды было по колено. Мы все ушли ночевать к Тамарочке, и поэтому я воспринимала происходящее как одно большое приключение! Дедушке, конечно, было не до смеха...

Зимой за линией катались на лыжах и санях с дамбы. Летом ее склоны народ засевал картошкой, и очень редко когда (только в неурожайный год) ее кто-то чужой воровал. А так – каждый просто знал, где его участок, и никто другой его не трогал. Никакой тебе охраны, колючей проволоки, никаких собак. Охранников в магазинах я впервые в жизни увидела лет 15 назад, на Антиллах. Вот до какой цивилизации наконец доросли теперь и мы! Ой, куда это меня опять понесло?... Так я никогда не засну! А на работу вставать рано...

Просыпаться с чувством счастья. С ожиданием чуда. Вот чего я лишена с тех пор, как не стало Советского Союза. Неужели я так многого хочу от жизни? И кому это так помешало, что я и миллионы других людей просыпалась с тихим и умиротворенным чувством счастья?...

С чувством счастья мне больше не проснуться никогда. С тех пор, как заболела Лиза. Последние несколько месяцев были сплошным кошмаром из мыльной оперы. Я только сейчас отхожу от него. Но как от такого отойдешь?

.. Весна, весна... май... после 9 мая недалеко уже и до годовых контрольных, от которых, хотя я хорошо училась, у меня всегда уходил в пятки желудок. А в конце мая вдруг холодает - начинает цвести черемуха... Я крепко зажмуриваюсь и почти чувствую ее приторно-сладкий запах. И сон, вместе с ароматом черемухи, нарисованным моим воображением, наконец окутывает меня...

... А это что? Почему я опять в Роттердаме? Откуда он взялся, этот треклятый Роттердам? Вот он, Сонни, со злым красивым лицом, ищет нас с Лизой... я прячусь вместе с ней в магазине и про себя молюсь, чтобы он в него не зашел! Вот он разворачивается и медленно, как это бывает только во сне, направляется к магазинной двери.. А-а-а-а!

Я просыпаюсь от собственного крика, в холодном поту.

Долго не могу понять, кто я? Где я? Что я здесь делаю?

Где осталась моя лужайка и мои солнечные зайчики, пахнувшие яблоневым цветом?

Я – советский человек. Не просто русская, не «новая голландка» и уж тем более не «человек мира».

Из окна приятно тянет дымком горящего в печках торфа. Я - в Ирландии. Я прекрасно помню теперь, как я здесь оказалась и почему. Меня охватывает моментальное короткое облегчение: по крайней мере, это не Роттердам! Но облегчение длится недолго.

Что случилось? Где свернула не одна я, а все мы с дороги? Почему история пошла «альтернативным путем»?

Это не моя жизнь, а чья-то еще. Вот в чем проблема. Это все происходит не со мной. А я скоро проснусь и заживу нормальной, не пластиковой жизнью. Хлеб будет пахнуть хлебом и будет засыхать на третий день, как ему полагается, а не становиться плесневым и влажным. Розы будут пахнуть розами, а не голландскими химикатами. Шоколад будет вкуса шоколада, а не замазки цвета детской неожиданности. Молодые девушки будут мечтать о первой любви и о прогулках при луне, а не о том, как победить на конкурсе «Мисс Топлесс». Люди не будут испуганно втягивать головы в плечи при виде хулиганства и хамства - и делать вид, что они ничего не заметили. Не будет беспризорных детей и охотящихся на них извращенцев, называющихся красивым модным словечком «педофил». Врач не будет спрашивать тебя, когда ты его вызовешь к тяжело больному ребенку и счет жизни этого ребенка будет идти на минуты: «А кто за это будет платить?»...

Это чувство преследует меня вот уже почти 8 лет. Вот еще немножко потерпеть - и я проснусь и все вернется на круги своя. И я живу все эти годы на чемоданах.

Но я просыпаюсь – и все остается как было вчера вечером. Чужим, не моим, для меня глубоко ненормальным....

Смешно это или грустно - что все то, за что борются люди на Земле, у нас уже было? А мы по глупости думали, что все это было не завоевания социализма, а какой-то общечеловеческий прогресс, что-то настолько само собой разумеющееся, что этого у нас никто и никогда не отнимет... Как воздух. А им здесь и до сих пор все это кажется почти недостижимым...

Я переворачиваюсь на другой бок и пытаюсь представить себе бескрайнее колхозное поле с цветущей гречихой, пахнущей медом - свободное, не огороженное колючей проволокой, без надписей «Частная собственность! Не влезай - убьет!»... То самое поле, которое теперь застроено коттеджами…

Может быть, смогу поспать еще немного? Ведь еще только 4 часа утра...


Table 'karamzi_index.authors' doesn't exist

При использовании этого материала ссылка на Лефт.ру обязательна Рейтинг@Mail.ru Rambler's Top100