Уничтожение европейских евреев стало олицетворением абсолютного зла в нашей версии истории ХХ века. Некоторые историки рассматривают память о Холокосте как новую светскую религию западного мира, аршин, которым измеряют легитимность наших демократических учреждений.

Все согласны, что Холокост - важный антропологический и этический излом европейской истории, но нет едиства в том, как его истолковать. Некоторые историки выводят его корни из глубинного антисемитизма Гитлера, другие - из контекста Второй Мировой войны, третьи - из сложной полицентричной и харизматической системы власти нацисткого режима. С конца войны сильно искушение списать нацизм как антизападное отклонение от нормы, как точную противоположность ценностям Просвещения и либеральной демократии. Такая утешительная оценка легла в основу культуры Сопротивления. Ее поддерживали такие социологи, как Норберт Элиас, рассматривавший нацистское насилие как симптом "расцивилизации", и такие философы, как Юрген Хабермас, утверждавший, что Германия не принадлежала к Западу до тех пор, пока существовал Освенцим 1 .

Этот диагноз перетолковал историк Франсуа Фурэ после распада СССР и конца Холодной войны. Фурэ рассматривал нацизм и коммунизм как симметричные формы реакции на неизбежное пришествие либерального политического строя 2 . С этой точки зрения мир, в котором мы живем, прямо противостоит нацистскому варварству. Между ними нет соприкосновения, близости или последовательности.

Это правда, разумеется, что нацизм был направлен на разрушение универсальной концепции человечности, выдвинутой Просвещением и воплощенной во Французской Революции, и что эта концепция охраняется и развивается современными западными демократиями (о том, как именно они ее хранят и развивают можно много чего сказать, но статья не об этом).

Но это касается только одной из сторон проблемы. Множество нитей связывают идеологию нацизма и его методы (подавление и истребление) с историей Запада. Несмотря на его патологические отклонения, нацизм оказывается частью исторического развития Запада.

Первая связь - идеологическая. Нацизм возник из германского национализма, который пронизывали течения, типичные для европейской культуры в целом: расовая антропология, с ее иерархией рас, в которой господствуют "арийцы"; социальный дарвинизм с концепцией естественного отбора наиболее приспособленных; евгеника, с реакционной утопией искуственного создания высших существ.

Нацистский антисемитизм рассматривал борьбу против евреев как крестовый поход против зла, который даст возможность германской нации освободиться от внутреннего врага. Однако, это была не более чем радикальная форма идеологии и разнообразных форм общественной дискриминации и преследования, которые отнюдь не были монополией Германии перед Второй Мировой войной. Расовая антропология была хорошо известна в Италии (Чезаре Ломброзо), социальный дарвинизм - в Англии (Альфред Рассел Уоллес), евгеника - в США (Фрэнсис Гальтон) и антисемитизм - во Франции (Эдуард Дюмон, Морис Барре и многие другие).

Более того, обостренный национализм и биологический расизм нацистов были тесно связаны с культурой и практикой империализма, характерных для всей Европы с начала XIX века. Германия не играла в этом важной роли. Напротив, она была скорее рьяной ученицей двух ведущих колониальных держав - Франции и Англии. Естественное превосходство белой расы и, как следствие, цивилизаторская миссия Европы в Азии и Африке; взгляд на мир за пределами Европы как на обьект колонизации; идея, что в колониальных войнах враг - все население завоеванной страны, а не ее армия; теория, что истребление низших рас - неизбежное следствие прогресса: эти аксиомы нацизма были общеприняты в европейской культуре XIX века.

Цель нацистов - завоевание "жизненного пространства" для германской расы на общирных славянских территорриях Восточной Европы - была по сути переносом в Старый Свет модели колониального господства других великих держав в Африке и Азии. Поскольку для нацистов евреи были враждебной расой, источником коммунизма и хозяевами СССР, крестовый поход против них логично вписывался в войну ради завоевания и истребления на Востоке. В планах Гитлера приобретение "жизненного пространства", разрушение СССР и истребление евреев были взаимодополняющими целями единой войны 3 .

Нацизм также был порождением Первой Мировой войны, тотальной войны, во многом заложившей основы ХХ века. В ней лежат корни истребления в промышленном масштабе, безымянная смерть миллионов и авторитарная перестройка европейских обществ в межвоенный период. Как убедительно показал историк Джордж Мосс, с Первой Мировой войны началось ожесточение политической жизни, кульминацией которого стал нацизм 4 . В условиях гражданских войн и восстаний, сотрясавших Россию, Германию, Венгрию и Италию между 1918 и 1923 гг., фашизм возник как типичное реакционное националистическое и антидемократическое движение. В этом смысле фашизм в самом деле был порождением контрреволюции, проходящей сквозь весь "долгий XIX век", от антиякобинской коалиции 1793 г. до бойни после поражения Парижской Коммуны в 1872 г.

Но контрреволюция ХХ века не была ни консервативной, ни чисто реакционной. Скорее, она рассматривала себя как революцию против революции. Фашисты не глядели в прошлое: они желали построить новый мир. Они нашли способы сотрудничать с прежними правящими элитами только в момент взятия власти. Их руководители вышли не из этих элит, а из отбросов общества, расшатанного в своей основе. Среди них были националистические демагоги - ренегаты левых партий, как Муссолини, или люмпен-пролетарии, как Гитлер, который обнаружил в себе способности к погромной пропаганде в условиях поражения Германии. Они обращались к массам, мобилизованным вокруг реакционных мифов нации, расы и военизированного общества, а также эсхатологических обещаний, вроде тысячелетнего рейха.

Опыт войны научил нацистов сочетать ценности, унаследованные от борьбы XIX века против Просвещения, с современным расизмом (научным и биологическим), поклонением технологии и культу силы и промышленности. Однако, как подчеркивалось в обширной современной социологической литературе, самое яркое проявление модернизма нацистов - их практика массового уничтожения. Нацистский геноцид был предрешен государствнной монополией на насилие, котрую Норберт Элиас, вслед за Томасом Гоббсом, рассматривал односторонне - как направленную на достижение социального мира, и, стало быть, на цивилизацию. В самом деле, монополия на применение силы стала непременным условием тоталитарных геноцидов и насилия ХХ века – их гоббсовским идеалом.

Изучение деятельности нацистких лагерей смерти также показывает их тесную связь с современным Западом. Освенцим был основан на тэйловоском принципе рационализации производства, где смерть была конечным продуктом «рациональной» обработки сырья – депортированных евреев. Это был завод по массовому производству трупов, с конвейером, состоявшим из прибытия эшелонов, разделения на группы, отбирания ценностей, раздевания, газовых камер и крематория.

И, исходя из той же логики, лагеря смерти должны были основываться на административной рациональности, описанной Максом Вебером в «Хозяйстве и обществе»: разделении труда, иерархии принятия решений, отделении формулирования идей от их воплощения, бюрократизации и обезличивания.

Как и Морис Папон во время суда в Бордо, никто из обвиненных в Нюренберге не признал себя виновным: все просто выполняли приказы. В большинстве случаев, их действия становились преступными только в конце сложной цепи деятельности, невидимой для большинства из них, на которую можно было просто не обращать внимание. Ханна Арендт заметила, что нацизм породил нового палача – бюрократа за письменным столом, убивавшего, заполняя бланки 5 . Наконец, геноцидный конвейер требовал, на многих своих этапах, самоконтроля тех побуждений, которые определил Фрейд, а Элиас впоследствии ввел в свой анализ процесса цивилизации.

В истории Холокоста есть фанатизм, ненависть и спущенное с цепи насилие, особенно в связи с бойнями, проводимыми зондеркомандами СС и полицейскими батальонами вермахта. Но хладнокровное промышленное истребление евреев замышлялось как процедура, не требующая ненависти. Скорее, речь шла о чувстве долга чиновника, который выполняет свои обязанности эффективно и безучастно, не давая воли чувствам и тщательно избегая сомнений в конечной цели своей работы.

Связь нацизма и современного Запада, таким образом - главное в понимании происхождения и истории нацистского насилия. Либеральная Европа XIX века – метрополия расизма, империализма и колониальных войн – была культурно-идеологической лабораторией, в которой возник нацизм. Это возникновение было не неизбежным. Но наследственность прослеживается ясно. В то же самое время, как подчеркивали Макс Хоркхаймер и Теодор Адорно, Холокост свидетельствует об негативной диалектике, в которой технический и материальный прогресс был обращен в человеческий и общественный регресс.

Освенцим следует понимать в широком историческом контексте, а не только нацизма, Второй Мировой войны и тоталитарных систем ХХ века. Это было вовсе не беспрецедентное явление, а уникальный синтез элементов, составляющих нашу цивилизацию. Несмотря на все патологические проявления, нацизм был глубоко укоренен в истории, культуре и технологии современного мира, в современных формах организации, производства и господства.

Оригинал опубликован на http://mondediplo.com/2005/02/15civildiso

Перевод на английский Барри Смерина, перевод с английского Аллы Никоновой

Примечания

1  Norbert Elias, The Germans: Power Struggles and the Development of Habitus in the 19th and 20th Centuries, Polity Press, Cambridge, 1996; Jürgen Habermas, “Eine Art Schadensabwicklung” (A way of diminishing the damage), Die Zeit, Hamburg, 11 July 1986.

2  François Furet, The Passing of an Illusion: the Idea of Communism in the 20th Century, University of Chicago Press, Chicago, 1999.

3  Arno J Mayer, Why Did the Heavens Not Darken?: the Final Solution in History, Pantheon, New York, 1988.

4  George L Mosse, Fallen Soldiers: Reshaping the Memory of the World Wars, Oxford University Press, Oxford, 1990.

5  Hannah Arendt, Eichmann in Jerusalem: a Report on the Banality of Evil, Faber, London, 1963