Что мы имеем в виду, когда говорим, что у нас есть свобода слова? Многие из нас полагают, что свобода слова является всеобщим правом в нашем обществе. Но такого понятия, как свобода слова, не существует вне социально-экономической реальности, только внутри которой оно и может обрести смысл.
Речевая деятельность есть форма межличностного поведения. Это означает, что она происходит в общественном контексте, дома, на рабочих местах, в школах, а также перед широкой аудиторией через печатные или электронные СМИ. Речевая деятельность имеет целью проникновение в сознание других людей. Это тем более верно в отношении политического слова. Но некоторые виды политического слова активно внедряются в массовую аудиторию, другие же, напротив, исключаются.
В сфере идеологии можно отметить то, что чем левее сдвигаешься по шкале мнений, тем сложнее получить доступ к широкой аудитории. Наиболее интенсивно исключаются всё сильнее монополизирующимися корпоративными СМИ те люди левых взглядов, которые выходят за рамки консервативно-либеральной ортодоксии и открыто говорят о негативных аспектах крупного капитала и последствиях его деятельности дома и заграницей. Прогрессивные люди, находящиеся слева, убеждены в том, что бедные являются жертвами богатых и в том, что с привилегиями властьимущих и богатых должно быть покончено. Они полагают, что профсоюзы должны стать сильнее и права рабочих расширены; что окружающая среда должна быть защищена; что с расизмом, сексизмом и гомофобией надо беспощадно бороться; что общественные услуги должны финансироваться государством.
Прогрессивисты также заявляют, что революционные правительства, проводящие для своих народов социальные реформы, должны поддерживаться, а не быть свергнутыми американским государством, что спонсированные США войны на истощение против реформистских правительств во Вьетнаме, Никарагуа, Анголе, и десятках других стран не есть «ошибки», но преступления, совершенные теми, кто не остановится ни перед чем ради увековечивания своих глобальных привилегий.
Придерживаться таких позиций означает отлучение от регулярного доступа к главным СМИ. Одним словом, некоторые люди имеют больше свободы слова, нежели другие. Те люди, которые занимают позиции, противоположные вышеперечисленным, известны как консерваторы или правые. Консервативные деятели пользуются значительной свободой слова. Они выступают за интересы корпораций и крупного капитала в противовес гуманитарным нуждам и проблемам окружающей среды, не видят ничего дурного в том, что можно накапливать огромные богатства в то время, как многие прозябают в бедности, обвиняют бедных в бедности, навязанной им обществом, рассматривают регулирование бизнеса государством как большой грех и молятся свободному рынку. Они поддерживают репрессивные интервенции США заграницей и проводят политику, противоречащую классовому, половому и рассовому равенству.
Такие правофланговые, как Раш Либмо, Вильям Бакли, Джон Маклафлин, Джордж Уилл и Роберт Новак имеют гораздо больший доступ к широкой аудитории, нежели левые либералы и популисты, как Джим Хайтауэр, Джерри Браун или Ральф Надер. И все они, консерваторы и либералы, обладают более широким доступом к общественному мнению, нежели любой из «радикалов» или из марксистской левой.
Экономическая мощь хозяев корпоративных СМИ и рекламодателей, а не мудрость и красоты стиля правофланговых, даёт последним широкий выход на публику. Не общественный спрос выводит их в эфир, а частные корпоративные спонсоры. Столь многие внимают им не из-за их обаяния и притягательности их идей, а из-за их вездесущности. Вездесущность, тотальное присутствие везде и всюду является первым и необходимым условием рыночного успеха. В данном случае предложение не просто удовлетворяет спрос; предложение создаёт спрос. Поэтому тот, кто выстраивается в один ряд с интересами корпоративной Америки, получает больше свободы выражения чем тот, кто выступает с последовательно критических позиций.
Левые свободны разговаривать друг с другом, хотя иногда они озабочены тем, что их телефоны прослушиваются и что на их встречах присутствует немало правительственных агентов и провокаторов – как это нередко случалось на протяжении многих лет. Левакам иногда позволяется преподавать в университетах, но у них обычно возникают проблемы в связи с тем, что они пишут и высказывают, и они подвергаются риску быть уволенными со своих преподавательских должностей. Таким же образом, они имеют право работать в профсоюзах, но при этом они вынуждены прятать свои политические убеждения под сукном, в особенности коммунисты.
Люди левых взглядов могут даже свободно высказываться на публике, но редко когда их аудитория превосходит несколько сотен человек. Они также свободны писать для прогрессивных издателей, которые не обладают достаточными фондами для выхода к широкому читателю и постоянно балансируют на грани банкротства, находясь под давлением со стороны богатых хозяев и корпоративных рекламодателей.
Вобщем, свобода слова принадлежит в основном тем, кто может себе её позволить. Это товар, который необходимо продавать, как и любой другой товар. И для того, чтобы достичь большой аудитории, нужны большие деньги. Поэтому, когда дело доходит до свободы слова, то голоса некоторых усиливаются в десятки миллионов раз, в то время как остальным остаётся сложить ладони в форме рупора и кричать в толпу прохожих...
Мы приучены думать, что свобода есть антитеза силы. И в этом есть зерно истины. Завоеванные народом с большим трудом демократические права иногда способны сдержать властный произвол правителей. Но чтобы сохранить нашу свободу мы должны мобилизовать достаточно сил, чтобы сдерживать мощь государства. Другими словами, свобода и сила не всегда противостоят друг другу; часто они образуют симбиоз. Если у вас нет силы, у вас нет свободы защитить свои интересы против того, кто обладает силой. Наши свободы лишь тогда становятся реальностью, когда у нас есть демократическая власть для того, чтобы сделать их таковыми.
Люди левых убеждений обладают свободой ровно настолько, насколько им удалось сплотить свои силы, провести образовательную работу, организовать забастовки, бойкоты и демонстрации и нанести ответный удар по высшим слоям общества. У них нет свободы выхода на массовую аудиторию, потому что народная сила и иконоборческие позиции не проникли за стены корпоративных цитаделей, которые контролируют пространство СМИ.
Нам никогда не «давали» те свободы, что мы имеем – разумеется их не давали нам создатели Конституции. Вспомним, что Билль о правах не был изначально частью Конституции. Его добавили после ратификации в виде десяти поправок. Когда полковник Мэйсон из Вирджинии предложил принять Билль о правах на Конституционном собрании в Филадельфии в 1787 году, он был забаллотирован почти единогласно (Массачусетс воздержался). Народные протесты, захваты бедняками земель, бедняцкие бунты и другие беспорядки заставили властных людей, собравшихся в Филадельфии, без всякого удовольствия осознать необходимость эффективной центральной власти, которая могла бы защитить имущие классы. Но такое народное брожение также поставило предел тому, что создатели Конституции желали сделать. Запоздало и неохотно они согласились в процессе ратификационной борьбы включить Билль и правах, пошли на уступку под угрозой демократического возмущения и в надежде, что поправка обеспечит ратификацию новой Конституции.
Поэтому Билль о правах не был подарком этого стада знаменитых богатеев – спекулянтов землёй и валютой и рабовладельцев, известных пом именем «Отцов Основателей». Он был продуктом классовой борьбы. Тоже самое верно и в отношении всеобщего избирательного права. Массовые возмущения рабочих и бедных фермеров в период с 1820 по 1840 годы привели к отмене ценза собственности и к принятию всеобщего избирательного права для белых мужчин. Почти столетие борьбы потребовалось для того, чтобы добиться избирательного права для женщин. А для того, чтобы афроамериканцы (черные –пер.) получили основные политические права потребовалась кровавая гражданская война и последующая долгая борьба, далекая от завершения и поныне.
В начале 20-го века всеамериканское профсоюзное движение под названием «Промышленные рабочие всего мира» («Воблиз») боролось за за улучшение жизни рабочих всех профессий. Для того, чтобы победить, «Воблиз» должны были организоваться – т.е. они должны были обращаться к народу и завоевать его доверие. Чтобы обращаться к народу, они вынуждены были столкнуться с репрессивной тактикой местной полиции, которая избивала их, арестовывала и сажала в тюрьмы их лидеров. «Воблиз» обнаружили, что если они приведут на выступление 500 человек вместо пяти, то шериф и его помощники мало что смогут сделать, чтобы помешать провести публичное мероприятие.
Свобода слова была завоёвана де факто в процессе классовой борьбы. Борьба «Воблиз» за свободу слова была одновременно и борьбой за процедуральную демократию, приведенную в движение борьбой за реальную экономическую демократию. Эта борьба продолжилась в период Великой депрессии, когда массовая организация и возмущения принесли свободу слова сотным локальных общин в тех местах, где прежде полиция применяла практику физического запугивания и арестов профсоюзных лидеров, синдикалистов, анархистов, социалистов и коммунистов.
Таким образом свобода слова была добыта вместе с такими завоеваниями демократии, как 8-часовой рабочий день, социальное страхование, пособие по безработице и нетрудоспособности, а также право на коллективные иски. Все эти демократические экономические права, несмотря на их существенную ограниченность и недостаточную развитость, существуют в определенной степени из-за народной борьбы против классовых привилегий и благодаря классовой силе.
Как и другие свободы, свобода слова ситуативна. Она существует в общественном и классовом контексте, что справедливо и в отношении самой демократии. Если мы это поймём, то нам удастся избежать ошибочной логики колумнистов вроде Ната Хентова, который раз за разом атакует левых активистов, протестующих против рекрутирования ЦРУ и армией в университеских кампусах. Хентов утверждает, что протестующие посягают на свободу слова тех студентов, которые желают пообщаться с рекрутирующими (как будто бы у студентов нет такой возможности). Хентов также обеспокоен ущемлением прав ЦРУ.
Такой взгляд на свободу слова не имеет ничего общего с действительностью человеческих страданий и социальной справедливостью, никакой связи с демократической борьбой против убийственной мощи ЦРУ и не желает признавать факт рутинного подавления ЦРУ основных прав людей во всём мире самым жестоким образом. Имея 25-миллиардный годовой бюджет, десятки тысяч оперативников, организовывающих эскадроны смерти и войны на истощение против демократических сил и бедных народов по всему миру, контролируя сотни издательств и электронных СМИ, имея тысячи агентов, распространяющих дезинформацию – ЦРУ обладает большей «свободой слова» нежели все те, кто протестует против его преступлений вместе взятые – потому что за ним стоит финансовая и политическая сила.
Рассматривая права вне контекста социо-экономической реальности, Хентов хочет заставить нас думать, что ЦРУ является просто напросто ещё одним участником внутри-кампусного диалога. На самом деле ЦРУ является одним из самых злостных нарушителей прав и свобод как в США так и заграницей. Те, кто принимают одномерный подход Хентова, не говорят ничего о той свободе слова, которую могут приобрести миллионы, если распустить ЦРУ и ему подобные агенства, сеющие жестокость и репрессии, ничего не говорят о жизнях, которые будут спасены в странах Третьего мира, находящихся под постоянными атаками ЦРУ.
Принудительно ограничив рекрутский набор ЦРУ, демонстранты в кампусе сделали заявление, находящееся по ту сторону дискурса и ставшее частью демократической борьбы. Драматически – путем прямой конфронтации – поставив под сомнение легитимность нахождения ЦРУ в университетских кампусах и таким образом снизив (пусть и незначительным образом) его возможности проводить репрессивные меры по всему миру, демонстранты расширили территорию свободы, а не сузили её.
Конечно, при всём этом надо учесть и нарушения, совершенные некоторыми участниками протестов, особенно неудобства, причиненные некоторым студентам, принадлежащим к высшему и среднему классу, которым было лень уезжать из кампуса, чтобы распросить кадровиков ЦРУ о возможностях карьеры политического преступника. Права таких студентов весят безусловно куда больше для Хентова, нежели все преступления, совершенные ЦРУ.
Если мы встанем на позицию Хентова, то не будет никаких прямых действий, никакого гражданского неповиновения со стороны обездоленных против власть имущих, так как это вызывает помехи в процессе рекрутирования ЦРУ новых сотрудников. Неспособность Хентова рассмотреть контексты власти и богатства в отношении свободы слова ставят его в глупое положение защитника ЦРУ-шной свободы слова – и хуже того, ЦРУ-шной свободы действий. Такая же позиция привела к крушению «Доктрины честности»: бедные хозяева корпоративных СМИ ограничиваются в своей свободе слова, так как их вынуждают делиться ею с остальными.
Если эпоха Рейгана-Клинтона-Буша и научила нас чему-нибудь, так это тому, что нащи свободы никоим образом не гарантированы и не обеспечены нам – покуда мы не протестуем и не показываем нашу силу. Если борьба за демократию и научила нас чему-либо, так это тому, что наши права не есть что-то такое, что дожно быть «сохранено». Они должны быть интенсивно использованы нами и расширены. Тут ситуация такая же, как и с физическим организмом: наши возможности растут, если мы развиваем их и тренируем. Свобода слова нуждается менее в абстрактном восхищении ею, но в активном её использовании. Пользуйся ей или проиграешь.
Демократия не есть «ненадёжный и хрупкий дар», спущенный нам свыше. Это динамически развивающийся процесс, возникающий из борьбы между народными интересами и имманентно антидемократической природой интересов богатства. Мы не должны бояться «избытка демократии», как учат нас некоторые из наших медиа-баронов и академических мандаринов, но бороться за увеличение народной силы, за победы для трудящихся, против расизма, сексизма и милитаризма и против очевидного желания капитализма разрушить нашу окружающую среду. И мы должны проявлять более активное противодействие американским интервенциям по всему миру.
Мы должны бороться за более социалистическое экономическое развитие, за более демократические формы собственности и доступа к общественным благам, за большее разнообразие основных СМИ и за контролируемый аудиторией доступ к теле и радио станциям. В любом поле деятельности мы должны учиться различать измерения борьбы, продвигающей интересы большинства в ущерб интересам привилегированных; иными словами борьба за демократию должна приносить улучшение социальных условий для каждого, общественно-сознательное распределение ресурсов в пользу большинства, а не в пользу жадности частных инвесторов, а также выравнивание и улучшение жизненных стандартов, которое приведёт к уменьшению свободы для ЦРУ и интересов, которые оно обслуживает, но даст больше свободы для нас. Очень важной для осуществления этих задач является свобода слова, не только для медиа-магнатов и их служек, но для людей всех убеждений и идеологий.
При использовании этого материала ссылка на Лефт.ру обязательна