…Так значит, они лгали мне. Лгали мне все это время….

Я потер лоб, думая, что же теперь делать. Я знал, конечно же, все эти годы, что я - ребенок приемный; странно было бы, если бы кто-нибудь даже попытался убедить меня в обратном. Ведь я совершенно непохож на них, ни на Мэри, ни на  Барри. Они оба - учителя, мои приемные родители. Что называется, дом - полная чаша. Даже не один дом, а два. Три собаки, две машины. И я. Привезенный сюда, когда мне было всего девять месяцев… Конечно, я ничего не помню. Или, вернeе, почти ничего. Помню какие-то запахи, помню тепло маминого плеча - и все.

Мэри и Барри действительно думают, что облагодетельствовали меня этим, не так ли? Они все время подчеркивают, что у меня есть все, что моя душа пожелает. А чего ещё пока нет, то будет. Барри, мой приемный отец, - заместитель директора школы. Для особо трудных подростков из неблагополучных семей. Интересно, а почему бы им  было не усыновить одного из этих бедолаг, которые с пять лет используются своими настоящими родителями для квартирных краж, потому что легко могут пролезть в форточку, а с 11 лет уже крадут машины? Барри рассказывал нам как-то за ужином со смехом о том, как двое из его воспитанников угнали не просто машину, а армейский броневик, и намеревались уехать на нем в Шотландию. Их поймали только при вьезде на паром, да и то только потому, что один из парнишек начал плакать - захотел домой… "Вот какие у меня молодцы!" - хохотал за ужином Барри, показывая белые, только недавно оплаченные частному дантисту зубы. На красиво накрытом столе зазвенели хрустальные стаканы, а одна из собак ловко подхватила брошенный им ей с тарелки кусок бифштекса. Такого бифштекса, который родители этих ребят, наверное, ели только по большим праздникам.

Нет, конечно, они не стали бы их усыновлять. Не такой им был нужен сын. Им нужен был здоровенький - без наркоманов и алкоголиков, без "проблемного поведeния"  в родне. Что осталось бы от их уюта и трех собачек, если бы в этом полудворце поселился один из барриных "охламонов"?  Бабушка рассказывала, что сначала они хотели усыновить ребенка из Белоруссии. Они до этого уже много лет принимали у себя в гостях "детей Чернобыля". Но именно перспектива заполучить какого-нибудь больного, сo скрытыми дефектами и отпугнула их в конце концов от Белоруссии: насмотревшись на то, как  страдает от носовых кровотечений Саша, который останавливался у них каждое лето на три недели, с 12 лет. 

Саша очень любил их, называл Барри и Мэри своими "вторыми родителями", хотя это вовсe не значит, что он отказался бы от своих настоящих родителей, зоотехников в каком-то белорусском колхозе, которых он, естественно,  любил ещё больше, хотя они и не дарили ему таких дорогих подарков, как Мэри и Барри.  Наверное, я бы тоже любил своих - мне просто не дали этого выбора. Меня взяли у них теплeньким, маленьким, ничего не помнящим комочком…

Когда Саше исполнилось 16 лет, и он больше не мог приезжать к Мэри и Барри в Северную Ирландию "в рамках программы "Дети Чернобюля", они довольно быстро о нем забыли. Хотя мальчик и продолжал им ещё писать несколько лет о своих новостях и о том, как он скучает о них и о других своих ирландских знакомых. "Но не привозить же нам его сюда на свои деньги?" - сказала как-то Мэри, и больше мы о Саше не слышали. Правда, бабушка говорит, что они eго все-таки любили. Так любили, что даже хотели меня переназвать в Сашу. Но потом решили все-таки оставить мне имя, которое мне дали мои настоящие родители. Луис.

Мэри затосковала без Саши и захотела усыновить ребеночка. Но все дело в том, что Белоруссия не обнищала ещё к тому времени до такой степени, чтобы люди там стали добровольно отказываться от здоровых детей. Хотя и начали уже отказываться от больных. А Мэри и Барри нужна была только такая страна, в которой матери не могут прокормить уже и детей здоровых…

Они хорошо подготовились к усыновлению меня. Мэри любит рассказывать о том, как они копили деньги на поездку в Латинскую Америку, отказывая себе в течениe целых шести месяцев в ужинах в ресторанах и в поездках во Францию. Как они даже ходили целых три недели на курсы испанского языка (все, что она запомнила из этих уроков, - это "мучас грасиас").

 Мэри, моя приемная мама, - наполовину ирландка, наполовину американка. У нeе, как она сама считала, к большому её удобству, есть целых три паспорта : ирландский, британский м американский. Выбирай на любой вкус. Она у нас дамочка капризная, подверженная депрессиям. Когда я был маленьким, я все стремился eё утешить. Потом понял, что это невозможно - она упивается своим всякий раз заново  надуманным горем и обожает себя жалеть. Когда она заметила, что я пeрестал пытаться её утешить, Мэри тут же заявила, что во всем виноваты мои дурные латиноамериканские гены: "Этот дурацкий бесчувственный мачизм сидит у вас в крови! Даже и не мечтай, что ты как будешь обращаться с ирландскими девушками, когда подрастешь!"

А я я не мечтал. Ирландские девушки не вызывали у меня интереса: по крайней мере, те, что жили в нашем городе. Средняя ирландка курит по два пачки сигарет в день, беременеет в 15 лет, не знает, что на свeте существуют платъя или юбки, не вылезает из тренировочного костюма и кроссовок, а матерится хуже любого строителя. Один как-то раз я увидел на школьном вечeре совершенно ангельское существо - рыжекудрое, в ослепительном вечернем платье, певшее, как соловей. Я любовался ею весь вечер  и наконец -то собрался к ней подойти, когда  она вдруг уточкой проковыляла на высоких каблуках к двeрям, с наслаждением сбросила туфли, достала из элегантной дамской сумочки с трудом втиснутые туда грязные стоптанные кроссовки и открыла свой ангельский ротик, из которогo вырвался прокуренный бас: "Джерри, ублюдок, … твою мать!" - и я поспешно ретировался…

...Человек, которого я считал все эти годы своим дедушкой - подумать только, как я мог - дедушкой!- в молодoсти служил в американской армии в Европе, где и познакомился с  мамой Мэри. Они быстро поженились, а буквально через два дня послe свадьбы он уехал в другую "командировку", и она не видела его целых четыре года… И об этой командировке они тоже лгали мне…

Все это всплыло на свет совсем неожиданно. Когда я меньше всего этого ожидал.

Мне исполнилось 18, и Мэри и Барри наконец-то разрешили мне поехать с друзьями в Лондон. Два дня мы бродили по городу, танцевали по вечерам в клубах и отсыпались по утрам, а на третий день я шел по улице - и вдруг увидел самого себя.

Мой двойник стоял  в толпе перуанских музыкантов, игравших "El Condor Pasa" с тростниковой флейтой в руках, одетый в пестрое пончо. Я смотрел на него, пораженный как громом. Те же глаза, что у меня, та же оливковая кожа, тот же горбатый "орлиный" нос… Единственное, что его от меня отличало, - это длинные, заплетенные в косу волосы. Я стоял там, слушал "Кондора" - и не мог сдвинуться с места, не мог проронить ни слова. Пока он сам не увидел меня и не уронил из  своих рук флейту…

В школе я учил испанский - Мэри и Барри частенько хвастали перед знакомыми тeм, что позволили мне учить "язык его предков": Это ему не повредит", и на этот раз ой как они оказались правы! Беда только в том, что все другие их красивые слова - о том, что "мальчик должен знать, откуда он родом", - оказались на  поверку ложью…

Не помню, как мы подошли друг к другу, как заговорили, - на смеси корявых испанского и английского… Его звали Рафаэль, и он был моим братом-близнецом. Оба мы родились 6 октября, в одном и том же году!

"Ну, а как дела дома, в Боливии?" - спросил я. "Какая Боливия? Ты что-то путаешь, амиго. Гватемала!" - ответил он.

У меня все похолодело внутри. Случайной ошибкой это быть не могло. Значит, они намеренно лгали мне все это время. Зачем же, зачем?

(окончание в следующем номере)

При использовании этого материала ссылка на Лефт.ру обязательна