КАРЛ БРЮЛЛОВ И ИСКУССТВО XX ВЕКА

Последний день Помпеи. 1833.

Экспозиция работ Карла Брюллова (200-летний юбилей) будет выставляться на Крымском валу до 23 ноября.

Самобытность Брюллова (1799-1852), 13 лет учившегося живописи в Италии, весьма сомнительна. Красный, белый и черный цветовой эпицентр его полотен слишком явно выдает темпераментного Боттичелли. Он так и не создал ничего общественно значимого. Принадлежность к правящим классам, культ академизма и николаевские времена, ограничили его мир кругом его моделей. А знаменитый “Последний день Помпеи” — не более чем грандиозная театральная декорация к истории древнего Рима. Но салонный художник, примешавший вялую романтику в парадные портреты Великих княгинь и обычных княгинь с одинаковыми собачками не страдал отсутствием заказов.

Тем не менее, Брюллов сделал один поступок, способный украсить любую жизнь. Он целый год (1837-1838) писал портрет Жуковского, предназначенный для выкупа на волю Шевченко.

А в соседнем зале проходит выставка, обозначенная как “Искусство XX века”.

Сюда идут вяло, в то время как в зал к Брюллову — целое столпотворение. Редкие посетители галопом пробегают экспозицию, задерживаясь лишь для очередного ехидною замечания. Взрослые кривят рты; дети прыскают со смеху.

Тут представлено искусство “современное” — т.е. набор эстетических проектов, бывших в моде на Западе лет 20 назад: поп-арт, кинетизм, минимализм, сюр, абсурдизм.

За век с лишним мало что изменилось в России. Подавляющая часть работ представляет собой заимствование или компиляцию западных находок. Надо всем царит скучное демонстративное отчуждение от идеологии. Художники-нонконформисты выдают свой снобизм, демонстрируя друг перед другом осведомленность в лейблах современного им изобразительного искусства. Конечно, есть ряд исключений, вроде Пурыгина, Комара/Меламида, некоторых других.

Смысл выставки более чем ясен: придать со­временному искусству статус музейного, интегрировать его в повседневную жизнь. Следующим шагом закономерно станет и “помещение” какого-либо экспоната на коробку конфет ассорти.

В других залах Дома художника помещено уже не “современное”, а актуальное искусство. Здесь есть все. И техника Синьяка, и проспекты в стиле Писсарро, и идиотские подражания Веберу, и примитивизм под Моузес, и мазки под Ауэрбаха. Рита Воскаян хочет быть святее Климта, “художники-сотрудники” - проще Клее.

И везде эти занудные бесконечные рыбы. подсолнечники, сирени, маки, ирисы, паруса и море, березы, сосны, кувшинки, церквушки - полный набор Арбатского вернисажа.

Поражают техники-виртуозы. Алтынов пишет не хуже, чем пронзительный Фортуни. Бессонов не уступит в деталях Уотерхаусу. Идеальные натюрморты, датированные 2000 годом, затмевают малых голландцев. Но что из того?

Выделить можно лишь несколько имен и несколько работ. Три или четыре уличных пейзажа Бутырского застают город после дождя, вечером или под снегом. И бюрократическая, имперская Москва превращается в уютный, домашний уголок. Необычен цикл Семейко. Окна и двери зданий в фотографической манере, насильно вычлененные из архитектоники зданий, вдруг приобретают собственную лирику существования.

Резким диссонансом ко всеобщей идиллии звучит лишь Владимир Шухов с проектом “Параллельные миры”. Композиции из оторванных куриных голов напоминают о реалиях знакомого мира.

Однако вопросы, заданные этими художниками, не слишком трудны. Как, впрочем, и ответы.

Современное искусство провозглашает разрыв с тематикой, типажами, техникой, художественным пространством, доставшимся нам в наследство от Ренессанса. Как верно отметил Раушенберп “Пара мужских носков не меньше пригодна для создания произведения живописи, чем деревянный подрамник, гвозди, скипидар, масло и холст”.

Современное искусство хочет быть демократичным и доступным. Подобно рок-музыке оно хочет собирать и вдохновлять стадионы.

Но где-то порвалась времен соединяющая нить. И то, что обычный человек с трудом вникает в концепт железных отливок на паркетном полу (предусмотрительно подложена картонка!)— не причина этого, а следствие. Невозможность существования подобных художественных объектов вне музейного пространства, закономерно привела к буму частных дорогих галерей в 80-х, взявших на себя и функции биржи. Поэтому современное искусство становится все более элитарным. Оно не может найти дорогу к массам, а массы к нему.

Сами современные художники лишь вносят дополнительный хаос. Слишком грубо они эпатируют, слишком явно хотят славы и денег. Символична в этом смысле выходка Бренера. Изуродовав миллионное полотно Малевича зеленым знаком (он выдал отчаяние, что при жизни Малевич (а Бренер сегодня!) не мог заработать картинами себе на пропитание. А попав в голландскую тюрьму за этот “художественный” жест, он приобрел чуть ли не мировую известность.

Современные художники могут поразить галеристов, хроникеров или полицейских и их собак, но им нечего сказать людям. Им не хватает прозелитизма, не хватает стержня ангажированности, не хватает простых жестов, подобных жесту Брюллова. Лучшее меньшинство лишь спорадически заходит дальше кредо того же Раушенберга: “Мое творчество никогда не является протестом против того, что происходит, оно выражает собой мои собственные метания”. Большинство же сжигает желание попасть в каталоги, в галереи, не отстать от моды или стать ее частью.

Поэтому современное искусство отталкивает массового зрителя. Отталкивает ко всем этим псевдовизантийствам храмов христов спасителей, гипсовым под бронзу “вторым ампирам”. Отталкивает к китчевым никасам сафроновым-дали, шиловым, глазуновым-васнецовым.

И в этом смысле Карл Брюллов — далеко не самый худший вариант.